Nachhilfe-Studio

Алис Миллер
Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=147931 Миллер А. Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я:
Академический Проект; Москва; 2001 ISBN ISBN 5-8291-0057-6
Аннотация
Алис Миллер
Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я

Книга швейцарского психотерапевта Алис Миллер «Драма одаренного ребенка» – мировой бестселлер. Она посвящена исследованию природы детских психических травм, полученных в ходе воспитания. В своей книге автор поднимает важнейшую проблему: как вытесненные травматические переживания отражаются на личной жизни и социальных успехах человека и порождают психические заболевания. Показаны калечащие воздействия воспитывающих взрослых и психотерапия полученных в раннем детстве психических травм. Яркая работа Алис Миллер произвела шокирующее действие на Западе и заставила многих по-новому взглянуть на свое детство и на взаимоотношения с собственными детьми.
Для психологов, психотерапевтов, социальных работников, а также всех, кто интересуется проблемами детства.
Содержание

Обращение редактора к читателям
7
Письмо автора к читателям русского
16
издания

I. Драма одаренного ребенка, или как
20
становятся психотерапевтами

Все, что угодно, кроме правды
20
Бедный одаренный ребенок
25
Потерянный мир чувств
31
В поисках своего подлинного Я
38
Психотерапевт и проблема
48
манипулирования

Золотой мозг
57
II. Депрессия и стремление к величию –
59
две формы самоотрицания

Что представляют из себя потребности
59
ребенка?

Здоровое развитие
60
Аномалия: удовлетворение
63
потребностей за счет ребенка

Иллюзия любви
68
Величие как самообман
69
Депрессия как оборотная сторона
72
стремления к величию

Депрессия как результат отрицания 76
своего Я
Очем говорит депрессивное состояние? 93
Сигнальная функция депрессии 93
Насилие над собой 94
Сокрытые в душе сильные эмоции 95
Конфликт с родителями 96
Внутренняя тюрьма 98
Социальный аспект депрессии 107
Миф о Нарциссе 112
III. Презрение как заколдованный круг 114
К чему приводит унижение ребенка 114
и презрительное отношение к его слабостям(примеры из повседневной жизни)
Презрение в зеркале психотерапии 132
Проблемы с самовыражением и 134
синдром, навязчивого повторения
Выражение презрения через 138
сексуальные извращения и невроз навязчивого состояния
«Пагубные пристрастия» в мире 151
детства Германа Гессе как пример
«зла»
Последствия насилия над ребенком 161 для общества
Одиночество презирающего 166
Избавление от презрения 172
Послесловие 181
Алис Миллер Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я

Обращение редактора к читателям
Книга, которую Вы держите сейчас в руках, увиде¬ла свет два десятка лет тому назад. За эти годы она несколько раз переиздавалась и была переведена на многие языки. Теперь, наконец-то, пришло время из¬дания ее русского перевода. Потенциально огромная аудитория российских читателей может встретиться с новым интересным автором.
«Ну вот,- возможно скажете Вы,- еще одна пере-водная книга по психологии. Их так много сейчас, что буквально рябит в глазах от такого многообразия и обилия. Стоит ли тратить сначала деньги, а затем время, чтобы познакомиться с еще одной психологи¬ческой интерпретацией детства и детских проблем?».
Должен сказать сразу: книга Алис Миллер – это книга из ряда вон. Ее особость заключается прежде всего в том, что автор стремится (и небезуспешно!), поставить с головы на ноги сразу два мира – мир детско-родительских отношений и мир психоанализа. Авторская задача максимум – показать, что, во-пер¬вых, сложившаяся система традиционных и типичных представлений о детско-родительских проблемах -это не просто система ошибочных представлений, но система весьма опасных иллюзий, следование кото¬рым заводит процессы личностного развития людей (и взрослых, и детей) в болезненные тупики, и, во-вто-рых, традиционные психоаналитические представле¬ния о детско-родительских проблемах и средствах их разрешения также иллюзорны и ошибочны и не могут служить основой для эффективной психотерапии.
Следует также подчеркнуть, что книга А. Миллер посвящена отнюдь не одаренным детям и их родите¬лям в традиционном понимании слова «одаренный», она адресована всем детям и всем родителям. Все дети без исключения одарены от рождения множе¬ством талантов и способностей, и пожалуй главны¬ми из них являются способности жить, переживать свою жизнь и действовать в своей жизни. Драма одаренного этими талантами ребенка состоит в том, что его поведение, его переживания и сама его жизнь могут оказаться (и, как правило, реально оказыва¬ются) всего лишь средствами, обслуживающими те или иные потребности его родителей. Собственная жизнь ребенка как таковая становится при этом ис-ключительно «жизнью для…». Так он, становясь все более благовоспитанным, постепенно лишается сво¬ей одаренности, обменивая ее на «любовь», «призна¬ние», «похвалу», «заботу», «внимание» и т.п. роди¬телей. Вместе с этим он утрачивает свою собствен¬ную жизнь, свои переживания, свои действия,- утра¬чивает самого себя. Вот то «психологическое узили¬ще», в которое оказываются ввергнутыми подавляю¬щее большинство детей. И неудивительно, что в ито¬ге наш так называемый «мир взрослых» оказывает¬ся своего рода сообществом заключенных, отсидев¬ших свой срок и выпущенных на свободу. И тут уж каждый из нас на свой лад стремится изжить, компен¬сировать, восполнить свои, в действительности почти непоправимые потери.
Согласитесь, получается довольно неприглядная, мрачная и неутешительная картина того мира людей и их взаимоотношений, который мы привыкли видеть совершенно иначе. Настолько иначе, что хочется спо¬рить, возражать: «Детство – самая радостная и свет¬лая пора в жизни; да, там не все было гладко, но нель¬зя же до такой степени сгущать краски; и папа, и ма¬ма были замечательные люди, и они (пусть по своему, каждый на свой лад) любили меня».
Однако, мы должны понимать, что картина типич-ного детства, нарисованная автором,- не плод док-тринерства или досужих размышлений, она, подоб-но проявляемому фотоснимку, постепенно проступа¬ет перед умственным взором читателя из матери¬ала многочисленных и вполне конкретных клиниче¬ских случаев из двадцатилетней психотерапевтиче¬ской практики А. Миллер. И эта практика свидетель¬ствует также, что логика самих наших возражений – это типичная логика людей, уже вовлеченных в процесс межпоколенной трансляции психологическо¬го насилия. В той степени, в которой я под влиянием «родительской фигуры» не принимаю себя, я прини¬маю в себя эту фигуру и становлюсь ею. Здесь дей¬ствует та же логика идентификации, что и при транс¬ляции тоталитарных идеологий: адепт любой такой идеологии, оказавшись под «психологическим микро¬скопом», непременно обнаружит в себе всю «свою ис¬торию»: своего маленького лидера (отца), свою ма¬лую родину (мать), свою крошечную армию, граждан¬ские и отечественные войны, миниатюрный репрес-сивный аппарат, тюрьмы и концентрационные лагеря, а также некоторое число репрессированных внешних и внутренних «врагов». «Есть многое на свете, друг Горацио…».
Чтобы перевернуть мир, достаточно перевернуть представления людей об этом мире. А. Миллер про¬делывает эту работу более чем профессионально. Лишая нас всевозможных иллюзий о детстве и предо¬ставляя нам возможность взглянуть в лицо реаль¬ности нашей собственной жизни, она ставит своего читателя перед буквально гамлетовским экзистенци¬альным выбором: быть или не быть – зажить сво¬ей жизнью или продолжать отчужденное существо¬вание, «жизнь для.». Выбор подлинной, аутентич¬ной жизни, выбор самореализации невозможен без особого возвращения человека в собственное дет-ство в сопровождении психотерапевта. Главная цель такого возвращения – переживание и осознание тех чувств, которым в свое время было отказано в праве на жизнь.
Подобная тактика психотерапевтической работы казалось бы полностью соответствует канонам пси-хоаналитической практики. Надо сказать, что сама А. Миллер получила профессиональную психоаналити¬ческую подготовку. После защиты диссертации она прошла полный курс обучения психоанализу в Цюри¬хе и работала психоаналитиком на протяжении 20 лет, долгое время была членом Швейцарской и Между¬народной психоаналитических ассоциаций. Однако в ходе практической работы постепенно начал перево-рачиваться собственный психоаналитический мир А. Миллер, фундамент которого составляли канониче-ские положения З. Фрейда и, в частности, идеи о том, что: а) прямой доступ человека в собственный опыт раннего детства невозможен; б) все соображения па¬циентов о своем раннем детстве имеют характер фан¬тазий; и в) психотерапевтическая ценность ранних пе-реживаний сомнительна, поскольку их основу состав¬ляют неудовлетворенные влечения сексуальной при¬роды. Раз за разом отрицая на практике эти элементы символа психоаналитической веры, А. Миллер прихо¬дит к полному и окончательному разрыву с психоана-лизом. В 1988 году она официально оформляет этот разрыв и прекращает свое членство в психоаналити¬ческих ассоциациях, обретая тем самым свободу в качестве независимого исследователя и автора. По¬следние годы А.Миллер решила отказаться от психо¬терапевтической практики и педагогической деятель¬ности и целиком посвятить себя литературному твор¬честву. С тех пор она опубликовала семь книг, в кото¬рых представила на суд общественности результаты своих исследований.
Свобода – ключевой мотив всего творчества А. Миллер. Ее тонко чувствующая, восприимчивая душа в равной степени не приемлет и неосознаваемые ма¬леньким ребенком унижения со стороны родителей, и «рациональный» геноцид, осуществляемый маши¬ной тоталитарного государства. Ей в равной степени ненавистны и педагогика, и политика, до самых своих оснований пропитанные насилием и неприятием сво¬боды и достоинства человека. Очевидный гуманисти¬ческий пафос творчества А. Миллер – лауреата меж-дународной премии им. Я. Корчака – делают ее систе¬му представлений и практик своеобразным синтезом психоанализа и гуманистической психологии. В этой связи не могу не отметить один весьма примечатель¬ный факт: впервые об А. Миллер и ее книгах совет¬ские психологи узнали от… Карла Роджерса – осново¬положника и лидера гуманистической психологии. К. Роджерс, отвечая на вопросы аудитории после своей заключительной публичной лекции в МГУ в 1986 го¬ду, сослался на книгу А. Миллер «Вначале было вос¬питание» (на английском языке эта книга была изда¬на под названием «For your own good» – «Для ваше¬го собственного блага»). В одной из глав этой заме-чательной книги (которая скоро также выйдет в свет в русском переводе благодаря усилиям издательства «Академический Проект») А. Миллер детально ана¬лизирует психологические условия становления лич¬ности Адольфа Гитлера – человека, полностью ли¬шенного раннего детского опыта принятия со стороны значимых близких людей и в первую очередь – отца и матери.
«Что же мне делать со всеми этими идеями и пред¬ставлениями автора о детстве?» – возможно спроси¬те меня Вы, уважаемый читатель. Я, конечно, пони¬маю, что в России пока лишь очень немногие люди могут позволить себе курс квалифицированного пси¬хоанализа или другой профессиональной психотера¬певтической или хотя бы психологической помощи. Однако, наряду с психотерапией, существует психо¬логическая культура. Поэтому ответить на наш гипо¬тетический вопрос можно очень коротко: знать, что¬бы быть более культурным в психологическом отно¬шении. Знать – это уже очень много. Если я знаю о действии паров ртути, мне и в голову не придет дать ребенку поиграть с таким «живым», интересным, по¬движным и блестящим шариком. Если я знаю о суще¬ствовании болезнетворных микроорганизмов, я поза¬бочусь о чистоте рук своего ребенка. Если я знаю о Бухенвальде и ГУЛАГе, я сделаю все, чтобы об этом со временем узнал и мой ребенок. И если теперь я узнаю о драме детства, я постараюсь отказаться от того, чтобы играть в ней главную роль, постараюсь освободиться от этой роли, чтобы дать свободу своим детям (и, в частности,- дать им свободу любить или ненавидеть меня, а не всего лишь карму «моего» про¬должения в них). Действительное/знание – реальная сила.
И последнее обстоятельство, которое мне хотелось бы отметить, прежде чем Вы обратитесь к чтению кни¬ги А. Миллер. Перевод любого текста – задача твор¬ческая, поскольку совершенно безнадежная: пожалуй лишь сам автор, став переводчиком, может создать действительно аутентичный текст. В этой связи мне лишь остается выразить надежду, что переводчиком удалось быть предельно близким к немецкому ориги¬налу. Со своей стороны, при редактировании русского перевода я стремился к тому, чтобы сделать его пре¬дельно интеллигибельным и адекватным основному кругу идей и установок автора.
Уверен, что книга А.Миллер внесет свой весомый вклад в становление психологической культуры моих соотечественников.
Доктор психологических наук
А.Б. Орлов

Письмо автора к читателям русского издания
Дорогие читатели!
Мне было особенно приятно узнать, что моя книга «Драма одаренного ребенка» выйдет на рус¬ском языке. Еще 6 школе русская литература стала неотъемлемой частью моей жизни, так как эмоцио-нальные порывы, ее героев мне очень близки. Тогда я полюбила произведения Достоевского, Толстого, Гоголя, Чехова, Тургенева, которые оказали серьез¬ное влияние на формирование моего духовного мира. Позднее такую же роль в моей жизни сыграли книги Булгакова, Пастернака и Солженицына. До сих пор имена некоторых героев их произведений пробужда¬ют во мне сильные чувства и воспоминания о юно¬сти.
Многие десятилетия вы и ваши семьи жили в ми¬ре, где невозможно было даже представить себе публикацию моих книг: откровенный разговор о том, что ребенок порой вынужден отказываться от сво¬его Я уже в раннем детстве, чтобы выжить, был в обществе просто немыслим. Из книг Солженицы¬на мне известно, что советскому человеку приходи¬лось очень сильно страдать из-за необходимости приспосабливаться к существующим порядкам. По-этому для меня уже 6 семидесятые годы было со-вершенно очевидно, что стремление к свободе сло¬ва в России неистребимо, пусть даже любые попыт¬ки выражения этого стремления долгое время же¬стоко карались.
Чтение первой части «Красного колеса» Солже-ницына («Август четырнадцатого») косвенно, но способствовало написанию этой книги, побудив ме¬ня к дальнейшим размышлениям и создав соответ-ствующий душевный настрой. Это ни в коем случае не означает, что Солженицын повлиял на мои раз¬думья о детстве или оказался моим единомышлен¬ником. Но его яростная борьба против приспособ¬ленчества, неприятие им власти и лжи во всех ее проявлениях настолько впечатлили меня, что в ре¬зультате я попыталась найти истоки этого при¬способленчества, имеющего столь трагические и опасные последствия. Эти истоки я обнаружила в атмосфере детства моих пациентов. К тому же мне очень помог анализ моей собственной жизни и биографий моих читателей, письма от которых приходят ко мне из самых разных стран. В них мне постоянно попадались одни и те же фразы: «Я нико¬гда не узнаю, кто же я на самом деле. Я знаю толь¬ко, чего от меня ожидают. Но когда из-за этого мне становится очень тоскливо, я начинаю обретать себя. И слезы приносят мне утешение».
Я уверена, что в России моя книга, может быть, не сразу, но найдет своего читателя. Она позволит ему познакомиться с моими размышлениями на те¬мы, бывшие ранее запретными. Не исключено, что у кого-то она даже вызовет болезненные чувства, которые, однако, со временем окажут свое цели-тельное воздействие. Но поскольку у россиян спо-собность чувствовать выражена гораздо сильнее, чем у некоторых западных интеллектуалов, уже не способных проявлять какие-либо эмоции из-за си-стематического сурового и бесчувственного воспи-тания, вам, возможно, будет легче вспомнить ваши детские годы.. Поэтому едва ли книга произведет здесь такое же шокирующее воздействие, как на За-паде, где она многих заставила тщательно проана-лизировать свое детство.
Возможно, какие-то приведенные 6 этой книге ис-тории напомнят вам историю вашей жизни. Неяс¬но, правда, как вы отреагируете на нее. Решающим, однако, является то обстоятельство, что вы те¬перь вольны, реагировать так, как считаете нуж¬ным. Может быть, моя книга поможет вам проник¬нуться этой свободой и должным образом восполь¬

зоваться ею.

I. Драма одаренного ребенка, или как становятся психотерапевтами
Все, что угодно, кроме правды
Мы знаем на собственном опыте, что для излече¬ния душевных заболеваний есть очень действенное и весьма эффективное средство: правдиво рассказать себе историю своего единственного и неповторимо¬го детства и эмоционально вновь пережить ее. Мо¬жем ли мы полностью избавиться от иллюзий? Наша жизнь полна ими, наверное, потому, что правда кажет¬ся нам невыносимой. Однако человек не может жить без правды, за это приходится расплачиваться тяже¬лыми заболеваниями. Поэтому мы пытаемся найти -каждый для себя – свою правду. Процесс этот – очень и очень долгий. Обрести внутреннюю свободу мож¬но только узнав правду, но она очень болезненна. Ис¬ключения бывают только в тех случаях, когда мы огра¬ничиваемся чисто интеллектуальными выводами. Но тогда мы по-прежнему остаемся в сфере иллюзий.
Мы ни в малейшей степени не можем изменить на¬

ше прошлое, и ничто не может компенсировать при-чиненный нам в детстве ущерб. Но мы можем изме¬нить себя, «восстановить» свое Я и вернуть утрачен¬ную внутреннюю целостность. Мы можем сделать это, внимательно проанализировав сохранившиеся в на¬шей памяти события прошлого и глубже осознав их. Путь этот, конечно, не из приятных, но зато во многих случаях он позволяет нам покинуть, наконец, незри¬мую, но тем не менее очень страшную тюрьму наше¬го детства, перестать быть бессознательными жерт¬вами своего прошлого и стать людьми, ощущающими ответственность за свою судьбу, знающими свою жиз-ненную историю и умеющими примириться с ней.
Большинство людей, однако, делают прямо проти-воположное. Они не хотят знать историю своей жизни и потому не догадываются, что, в сущности, именно то, что было заложено в детстве, предопределяет все их поступки. Они никак не могут вырваться из свое¬го затянувшегося детства с его проблемами, знание о которых вытеснено в сферу бессознательного. Они не предполагают, что стараются избегать опасностей, ко-торые, действительно, когда-то были реальными, но уже давно не являются таковыми. Ими движет лежа¬щие глубоко в бессознательном воспоминания, чув¬ства и потребности, которые в извращенной манере определяют почти все их поступки, и так будет до тех пор, пока неосознанное не станет осознанным.
Например, вытеснение в бессознательное воспо-минаний о перенесенных когда-то издевательствах побуждает многих людей разрушать свои и чужие жиз-ни, жестоко преследовать иностранцев, поджигать их дома, мстить другим людям, называя при этом свои действия «патриотическими» лишь для того, чтобы скрыть от самих себя правду и не ощутить вновь от-чаяние ребенка, подвергшегося жестокому обраще¬нию. Многие, став взрослыми и привыкнув в детстве к мукам, продолжают мучить себя, посещая, например, клубы садомазохистов, или становятся приверженца¬ми сатанинских культов, в которых измывательства над адептами являются неотъемлемой частью веры, и называют это освобождением. Некоторые женщи¬ны прокалывают себе грудные соски, вешают на них кольца, а затем фотографируются для газет и с гор-достью утверждают, что не испытывали никакой бо¬ли, а, напротив, получили огромное удовольствие. Не приходится сомневаться в искренности подобных вы-сказываний, ибо эти женщины достаточно рано научи-лись вообще не чувствовать боли. И на что только не пойдут они сегодня, лишь бы не почувствовать вновь боль, которую они испытывали в детстве, когда под-вергались сексуальному насилию со стороны отцов и внушали себе при этом, что это хорошо! Женщины, которых в детстве отцы принуждали спать с собой, в постоянном стремлении забыть уже свершившее¬ся прибегают к помощи секса, алкоголя, наркотиков или чрезмерно отдаются работе. Им нужно постоян¬но «пришпоривать» себя, они ни на секунду не дают себе успокоиться, чтобы не нахлынули воспоминания о пережитом в детстве жгучем чувстве одиночества, которое для них страшнее смерти. И великое счастье, если они научатся понимать, что пробуждение воспо-минаний о детских ощущениях и их осознание не уби-вает, а освобождает. Убивает же, напротив, вырабо-тавшаяся с годами защитная реакция по отношению к тем ощущениям, осознанное переживание которых раскрывает правду.
Люди вытесняют воспоминания о детстве в сфе¬ру бессознательного, и это накладывает отпечаток не только на индивидуальный жизненный уклад, но и на отношение к различным табу. Когда, к примеру, чита-ешь биографии знаменитых деятелей искусства, то сразу обнаруживаешь, что для многих из них жизнь начинается где-то с подросткового возраста. Раньше же у них было «счастливое», «веселое», «беззабот¬ное» или же, наоборот, «полное лишений» детство. Зачастую биографы отмечают, что «именно в детстве пробудился» чей-либо талант, но детство в целом, по-хоже, их совершенно не интересует, хотя оно и опре-деляет дальнейшую жизнь. Приведу простой пример.
Генри Мур пишет в своих воспоминаниях, что, бу¬дучи еще совсем маленьким, должен был растирать спину своей матери мазью от ревматизма. Прочтя это, я вдруг по-особому увидела его скульптуры. Я вспом¬нила этих высоких лежащих женщин с маленькими го¬ловами и попыталась взглянуть на мать Мура глаза¬ми ее ребенка. Голова была от мальчика где-то дале¬ко, зато спина – вот она, совсем рядом, неестествен¬но огромная. Для многих искусствоведов такое виде¬ние, наверное, не представляет ни малейшего инте¬реса. Но мне оно многое говорит о том, как относя¬щиеся к раннему детству переживания проникают в бессознательное, как долго они там сохраняются и ка-кие возможности открываются для их выражения, ко¬гда взрослый позволяет им выйти наружу.
Воспоминание Мура совершенно безобидно, и по-тому вполне могло оставаться в бессознательном. Однако в глубинах бессознательного остаются и по-лученные ребенком психические травмы. И поэтому именно там таится ключ к пониманию всей дальней¬шей жизни человека.

Бедный одаренный ребенок
Раньше я часто спрашивала себя, способны ли мы в полной мере ощутить пережитое нами в детстве чув-ство одиночества и ненужности. Теперь я знаю, что это вполне возможно. Я говорю здесь не о тех детях, которые никогда не знали родительской ласки. (Ощу-щение одиночества с малых лет вошло в их плоть и кровь.) Есть еще огромное число людей, которые, сохранив в памяти представление о счастливом дет-стве под надежным родительским кровом, тем не ме¬нее приходят к психотерапевту. Речь в этой книге пой¬дет о пациентах, бывших эмоционально и интеллекту¬ально одаренными детьми и временами удостаивав¬шихся похвалы родителей за свои достижения. Почти все они уже на первом году жизни научились пользо¬ваться горшком и в возрасте от полутора до пяти лет довольно успешно ухаживали за своими братьями и сестрами.
Согласно широко распространенному мнению эти люди – гордость своих родителей – должны быть полностью уверены в себе. На самом деле – ниче¬го подобного. Действительно, за что бы они ни бра¬лись, все у них хорошо или даже отлично получает¬ся, ими восхищаются, им завидуют, они легко добива¬

ются успеха. Но для них самих пользы от всего этого нет никакой, они подвержены депрессиям, часто ис-пытывают чувство душевной пустоты и самоотчужде-ния, а также ощущение полной бессмысленности сво¬ей жизни. В ситуациях, когда они не могут соответ¬ствовать идеальным представлениям о том, какими они должны быть, их мучают страхи, чувство вины и стыда. В чем же причины столь сильных душевных расстройств у таких одаренных людей?
Уже в ходе первого приема у психотерапевта они быстро дают понять, что по крайней мере один из ро-дителей относился к ним с пониманием и сочувстви¬ем, и если они не встречают такого же отношения со стороны окружающих, то вину за это возлагают на са-мих себя, а именно на свою неспособность к само-выражению. В их первых воспоминаниях нет ни ма-лейшего сочувствия к себе, о детстве они вспомина¬ют без горечи. На это обстоятельство обращаешь вни-мание уже потому, что эти пациенты не только об-ладают ярко выраженными способностями к самона-блюдению, но и сравнительно легко проникают в ду¬ши других людей. Однако, когда речь заходит об их детстве, становится ясно, что им пришлось испытать недостаток уважения, постоянный контроль, манипу-лирование и даже презрение, доходящее порой до от-кровенного цинизма; им навязывали стремление к вы-соким достижениям. Кроме того, часто можно встре¬тить полное отсутствие искреннего восприятия себя как ребенка и серьезного отношения к своим детским годам, а также нежелание понять свои подлинные по-требности, не сводя их исключительно к навязчивому стремлению добиться чего-нибудь в жизни. Исходная душевная драма настолько глубоко загнана внутрь, что человек вполне способен сохранять иллюзорные представления о своем якобы счастливом детстве.
При описании присущей детству этих пациентов психологической атмосферы я руководствовалась следующими постулатами.
1. Ребенок с самого начала желает, чтобы его ува-жали и воспринимали всерьез, таким, какой он есть.
2. «Таким, какой он есть» означает, что даже груд-ному ребенку хочется выразить свои чувства и ощу-щения.
3. Ребенок способен расторгнуть свой эмоциональ-ный симбиоз с матерью и постепенно начать незави-симое существование лишь при наличии атмосферы уважения и принятия его чувств родителями.
4. Предпосылки для здорового развития ребенка могут возникнуть лишь в том случае, если его родите¬ли сами выросли в здоровой атмосфере. Тогда у него появляется чувство защищенности, способное поро¬дить доверие к себе.
5. Родители, в детстве жившие в другой атмосфере, сами всю жизнь ищут людей, которые живут их инте-ресами, полностью понимают их и серьезно к ним от-носятся, ибо их родители таковыми не были.
6. Эти поиски, конечно, не могут увенчаться полным успехом, ибо самые первые дни после рождения ре-бенка навсегда остались в прошлом.
7. Однако неутоленная и неосознанная – в силу на-личия у человека защитных механизмов – потреб¬ность вынуждает человека удовлетворять ее заме¬нителями до тех пор, пока он не узнает историю своей жизни, загнанную в бессознательное.
8. Поэтому историю своей жизни, загнанную в бес-сознательное, помогают понять собственные дети. Новорожденные целиком зависят от своих родителей, они делают все, чтобы не потерять их любовь, ибо она им нужна как воздух. Младенец подобен маленькому растению, тянущемуся к солнцу, чтобы выжить.
За двадцать лет моей психотерапевтической де-ятельности я очень часто сталкивалась со следую¬щим обстоятельством: определенный тип отношений с родителями накладывал отпечаток на дальнейшую судьбу человека, побуждая его выбрать профессию, связанную с оказанием помощи другим людям.
1. У таких людей в детстве была эмоционально неуравновешенная мать, для сохранения своего ду-шевного равновесия нуждавшаяся в определенном типе поведения или образе жизни своих детей. Одна¬ко, чтобы скрыть от них и от близкого окружения свою эмоциональную неустойчивость, она вполне могла прибегнуть к жестко-авторитарному, даже к диктатор-скому стилю поведения.
2. Дети таких родителей интуитивно чувствуют, что от них требуется определенный тип поведения, и неосознанно начинают вести себя соответствующим образом, исполняя предназначенную им роль.
3. Тем самым дети заручаются «любовью» родите-лей. Они чувствуют, что в них нуждаются, а это уже са-мо по себе дает им право на существование. Способ-ность чувствовать другого человека делается все со-вершеннее, и такие дети становятся не только утеши-телями, советчиками, опорой своих родителей, но и берут на себя ответственность за своих братьев и се-стер, у них возникает своеобразный «сенсорный ор-ган», реагирующий на неосознанные потребности других людей. Неудивительно, что впоследствии они часто выбирают профессию психотерапевта. Вряд ли кто-либо, чье детство протекало в совершенно иных условиях, был бы способен потратить целый день на выяснение того, что у постороннего человека проис-ходит в бессознательном. Но именно в возникнове¬нии и дальнейшем совершенствовании этого своеоб¬разного «сенсорного органа», наличие которого поз¬волило ребенку сначала выжить, а потом, когда он стал взрослым, заставило его избрать весьма специ-фическую профессию, кроется основная причина ду-шевного расстройства. Пережитое душевное рас-стройство побуждает человека удовлетворять неудо-влетворенную потребность, помогая другим людям.

Потерянный мир чувств
Способность новорожденного быстро приспосаб-ливаться к требованиям родителей приводит к тому, что потребности ребенка в любви, уважении, отзывчи¬вости, понимании, участии, сочувствии часто вытес¬няются в бессознательное. То же самое можно ска¬зать и об эмоциональных реакциях на чреватые тя¬желыми последствиями ситуации, в которых ребенок оказывается лишенным чего-то жизненно важного. В результате человек как в детские, так и в зрелые годы лишен многих эмоциональных переживаний (таких, как ревность, гнев, зависть, чувства одиночества и бессилия, страх). Это трагично уже потому, что в моей книге речь пойдет об одаренных людях, способных на проявление самых разных чувств. Судя по их расска¬зам о своих переживаниях в детстве, они ни разу не испытывали страха и боли. Бурную эмоциональную реакцию вызывала у них главным образом природа. Они могут воспринимать природу, не оскорбляя сво¬их родителей, не внушая им неуверенность в себе, не ставя под сомнение их авторитет и не нарушая их ду-шевное равновесие. Поразительно, но эти необычай¬но одаренные, внимательные и впечатлительные де¬ти, хорошо помнившие, как, например, в четыре года они впервые увидели пляшущие на траве яркие сол¬нечные блики, в восемь лет «никак не отреагировали» на беременность матери, а при рождении сестры или брата «вообще не испытали чувства ревности». Мо¬жет оказаться, например, что во время оккупации их в двухлетнем возрасте оставили дома одних, на их гла¬зах вражеские солдаты вторглись в их квартиру и про-извели обыск, но они не плакали, вели себя спокойно и «вообще держались молодцом». Свое умение воз-держиваться от проявления чувств они превратили в настоящее искусство. Ведь ребенок способен испы-тывать чувства лишь в том случае, если рядом нахо-дится человек, с пониманием относящийся к нему. Но если маленький ребенок из-за своего душевного вол-нения рискует утратить любовь взрослых, он не про¬сто скрывает от окружающих свои эмоции, но вынуж¬денно вытесняет их в бессознательное. С годами они накапливаются в организме ребенка, оказываясь ис-точником внутреннего воздействия на его психику.
В дальнейшем эти чувства могут пробудиться и на-помнить человеку о его прошлом. Однако понять пер-вопричину можно лишь в том случае, если удастся найти взаимосвязь между исходной ситуацией и ны-нешними бурными душевными переживаниями. Но-вейшие методы психотерапии помогают нам в этом.
Возьмем в качестве примера чувство одиночества.
Я говорю не о взрослом человеке, который, почув-ствовав себя одиноким, глотает таблетки, принимает наркотики, идет в кино, навещает знакомых или дела¬ет множество ненужных телефонных звонков, и все это ради того, чтобы заглушить душевную боль. Нет, я имею в виду ребенка, у которого нет этих возмож¬ностей отвлечься и чьи вербальные или невербаль¬ные обращения не доходят до родителей. И не пото¬му, что эти родители жестоки, а потому, что они са¬ми когда-то испытывали те же чувства, имели те же потребности и, в сущности, остались детьми, ищущи¬ми тех, кем можно по-своему «владеть», чье поведе¬ние предсказуемо. Ибо, как ни парадоксально это зву¬чит, ребенком родители могут «владеть». Ребенок никуда не уйдет, в отличие от матери. Родители мо¬гут воспитать его таким, каким они хотят его ви¬деть. Они могут внушить ему уважение к себе, могут излить на него собственные переживания, могут по¬будить его выражать любовь и восхищение, могут по¬чувствовать себя рядом с ним сильными и смелыми, могут, решив, что потратили на него слишком много сил, предоставить его дальнейшее воспитание дру¬гим людям, могут, наконец, постоянно ощущать се¬бя объектом безмерного почитания с его стороны, так как ребенок обычно не сводит с родителей глаз. Если женщина в детском возрасте была вынуждена скры¬вать свои потребности и чувства от матери, то, будь она даже очень образованна, с годами ей придется столкнуться со следующей ситуацией: рождение соб¬ственного ребенка даст импульс дремлющим в глуби¬нах ее бессознательного потребностям. Ребенок это сразу почувствует, но очень скоро тоже научится вы¬теснять свои собственные ощущения в бессознатель¬ное.
Однако, если взрослый человек, проходя курс пси-хотерапии, вдруг снова ощутит появившееся у него когда-то в далеком детстве чувство одиночества, то оно проявится так интенсивно, с таким приливом бо¬ли и отчаяния, что приходишь к совершенно очевид¬ному выводу: эти люди не могли бы вынести в дет¬стве столь сильные душевные страдания. Для этого было бы необходимо другое, гораздо более эмоцио¬нально отзывчивое окружение. Отсюда такая сильная защитная реакция на любое проявление чувств. От¬рицать это – значит ставить под сомнение накоплен¬ный в психотерапии практический опыт.
Так, например, для купирования проявлений чув¬ства одиночества уже в раннем детстве включают¬ся самые разнообразные защитные механизмы. На¬ряду с обычным отрицанием мы встречаемся с по¬стоянной изнурительной борьбой, направленной на то, чтобы с помощью заменителей (наркотики, обще¬ние в разного рода группах, культовые обряды лю¬бой ориентации, сексуальные извращения) удовле¬творить вытесненные в бессознательное и уже став¬шие деформированными потребности. Многие прибе¬гают к интеллектуальным изощрениям, ибо данный защитный механизм обладает высокой степенью на¬дежности. Но в ряде случаев (например, при тяжелых соматических заболеваниях) интеллект оказывается бессилен (см. исследование болезни Ницше в моих книгах «Geschmiedener Schlussel», 1988; «Abbruch der Schweigemauer», 1990).
Включение всех этих защитных механизмов сопро-вождается вытеснением в бессознательное воспоми-наний о первоначальной ситуации и связанных с нею чувствах. Приспособление к родительским потребно-стям зачастую (хоть и не всегда) приводит к превра-щению ребенка в «псевдоличность», развитию мни¬мого Я. Человек ведет себя так, как от него хотят, и постепенно этот тип поведения начинает определять все его поступки и помыслы. Его подлинное Я оста¬ется в зачаточном состоянии, так как отсутствуют ка¬кие-либо возможности для его становления. В резуль¬тате такие пациенты жалуются на отсутствие смыс¬ла в жизни, неприкаянность и душевную пустоту. И эта пустота вполне реальна. Действительно, наблю¬даются полное душевное опустошение, обеднение и частичная утрата возможностей. Внутренняя целост¬ность ребенка оказалась нарушенной, и это не позво¬ляет ему свободно выражать свои эмоции.
В детстве этим людям порой снились сны, в кото¬рых им зримо представлялась их гибель. Приведу два примера.
«Мои маленькие братья и сестры бросают с мости¬ка большую коробку с моим телом. Я знаю, что мерт¬ва, и тем не менее слышу, как бьется мое сердце. В этот момент я всегда просыпалась».
Этот неоднократно повторявшийся сон до преде¬ла усилил неосознанные агрессивные настроения Ли¬зы (зависть, ревность) по отношению к своим млад¬шим братьям и сестрам, для которых она всегда бы¬ла заботливой «матерью». Таким образом произошло «убийство» собственных чувств и желаний посред¬ством реактивного образования. А вот какой сон снил¬ся в детстве Курту, которому сейчас 27 лет:
«Я вижу белый гроб на зеленом лугу и очень боюсь, что в нем лежит моя мать. Я снимаю крышку и вижу там себя».
Если бы у Курта в детстве была возможность вы-разить свое негативное отношение к каким-либо по-ступкам матери, ощути он тогда в полной мере чув¬ство гнева, ему никогда не снилась бы собственная смерть. Но в этом случае он лишился бы материнской любви, а это для ребенка равносильно смерти. Таким образом, он «убил» в себе частицу собственной души, лишь бы сохранить для себя мать.
Таким образом, ребенку нелегко выражать соб-ственные чувства. Это порождает неразрывную связь с родителями, при наличии которой невозможно ав-тономизировать свой внутренний мир. Ведь мнимое Я ребенка позволяет родителям обрести столь недо-стающее им чувство уверенности в себе, а ребенок, в свою очередь, сперва осознанно, йотом бессозна¬тельно ставит себя в полную зависимость от роди¬телей. Он не может положиться на собственные чув¬ства, он так и не набрался нужного опыта, не зна¬ет своих истинных потребностей и в высшей степени чужд самому себе. В данной ситуации он никак не мо¬жет внутренне отделиться от родителей и в зрелом возрасте оказывается зависимым от людей, замеща¬ющих для него родителей. Этими людьми могут быть партнеры, товарищи и прежде всего его собственные дети. Унаследованные воспоминания, вытесненные в бессознательное, вынуждают его как можно более тщательно скрывать от самого себя свое подлинное Я. В итоге пережитое в детстве в родительском доме и не получившее должного выхода чувство одиноче¬ства приводит к изоляции человека от самого себя.

В поисках своего подлинного Я
Чем здесь может помочь психотерапия? Она не в состоянии вернуть нам ушедшее детство или изме¬нить жизненные обстоятельства. С помощью иллю¬зии нельзя исцелить душевные травмы, и рай гар¬монии, чуждой внутренней раздвоенности, на кото¬рый так надеются люди, пережившие душевные трав¬мы, оказывается недосягаемым. Но постижение че¬ловеком правды своей собственной жизни и преодо¬ление раздвоенности дают ему возможность уже в зрелом возрасте вернуться в свой собственный мир чувств. Это далеко не рай, однако способность ис¬кренне скорбеть и переживать оживляет душу.
Одним из обнадеживающих моментов в процессе психотерапии является то, что пациент порой осо¬знает на эмоциональном уровне, что вся с такими усилиями и с такой самоотверженностью завоеван¬ная «любовь» взрослых оказывалась предназначен¬ной отнюдь не тому, кем он был на самом деле, что восхищение его красотой, одаренностью, достижени¬ями воздавалось именно красоте, достижениям, а не ему самому. В его душе вновь пробуждается малень¬кий одинокий ребенок, который спрашивает: «А что если бы я предстал перед вами злым, уродливым, раздражительным, завистливым и беспокойным? Ка¬кой тогда была бы ваша любовь? А ведь я и такой то¬же. Означает ли это, что вы любили не меня, а того, за кого я себя выдавал? Возможно, воспитанный, пред¬сказуемый в своих чувствах, любящий родителей, по¬нятливый, послушный ребенок в сущности совсем не был ребенком? Что вообще случилось с моим дет¬ством? Не лишили ли меня его? Я ведь никогда не смогу вернуться туда и наверстать упущенное. С са¬мого начала я был взрослым ребенком. Может быть, взрослые тогда просто использовали мои способно¬сти мне во зло?»
Эти вопросы вызывают у человека чувство глубо¬кой скорби, они связаны с вытесненной в бессозна¬тельное болью, однако в результате всегда рождается новая душевная инстанция (которая была чужда ма¬тери) – порожденная скорбью эмпатия к собственной судьбе. Один из моих пациентов, у которого способ¬ность к эмпатии только возникала, рассказывал о сво¬ем сне: ему снилось, что тридцать лет назад он убил ребенка, и никто не помог ребенку спастись. (А ведь именно тридцать лет назад его ближайшие родствен¬ники заметили, что он стал очень замкнутым, вежли¬вым и послушным, но зато не проявлял больше ника¬ких чувств).
Итак, выяснилось, что подлинное Я после десяти¬летий «молчания» пробудилось к жизни благодаря за¬ново обретенной способности чувствовать.
Проявления чувств после этого уже воспринимают¬ся человеком серьезно, он их не высмеивает, не изде-вается над ними, хотя порой они еще долго остаются в сфере бессознательного, и на них просто не обра¬щают внимания: подход к ним иногда так же осторо¬жен, как и раньше, когда родители общались с ребен¬ком, а он еще не мог словами выразить свои потреб¬ности. Даже став уже взрослым (но оставаясь в ду¬ше ребенком), нельзя было ни сказать, ни подумать: «Я могу быть печальным или счастливым, если что-то меня печалит или делает счастливым, но я не обя¬зан веселиться ради кого-то и не должен ради других скрывать свои заботы, страхи или другие чувства. Я вправе быть злым, и никто не умрет и не будет стра¬дать из-за этого, я вправе приходить в неистовство, если меня что-то оскорбляет, не боясь потерять моих родителей».
Как только взрослый человек начинает всерьез при-нимать свои нынешние чувства, он сознает, что рань¬ше скрывал от себя свои чувства и потребности и что это был его единственный шанс выжить. Он чувству¬ет облегчение, поскольку может позволить себе ис¬пытать чувства, которые раньше пытался в себе за¬глушить. Он все отчетливее понимает, что он, пыта¬ясь себя защитить, порой открыто издевался над сво¬ими чувствами, иронизировал над ними, сомневал¬ся в них, не воспринимал их всерьез или старался о них забыть. Постепенно человек начинает размыш¬лять над тем, почему он, будучи взволнованным, огор¬ченным или потрясенным, раньше всегда совершал насилие над собой. (Например, когда у шестилетне¬го мальчика умерла мать, тетя сказала ему: «Будь му¬жественным и не плачь, иди теперь в свою комнату и поиграй во что-нибудь».) Во многих ситуациях он по-прежнему видит себя со стороны, спрашивая себя постоянно, проявления каких чувств от него ожида¬ют, но в общем и целом пациент чувствует себя уже несколько свободнее.
Естественный процесс выздоровления продолжа¬ется. Пациент начинает свободно выражать свои чув¬ства, становится менее податливым, однако, имея определенный детский опыт, все еще не может по-верить, что это никак не связано с опасностью для жизни. Воспоминания подсказывают, что отстаива¬ние своих прав неизбежно влечет за собой отрица¬тельное отношение или даже наказание. Однако этот этап необходимо пройти, чтобы затем ощутить чув¬ство свободы и получить возможность ощутить себя личностью. Впрочем, выздоровление может начать¬ся вполне безобидно. Человек просто внезапно ощу¬щает наплыв чувств, которые он предпочел бы про-игнорировать, но уже поздно, пространство для про-явления подлинных эмоций свободно, и вернуться в прежнее душевное состояние теперь невозможно. И человек, в далеком детстве запуганный и «зажатый», может пережить ранее совершенно недоступные ему ощущения.
Человек, ни на что не претендовавший и лишь по-корно подчинявшийся требованиям других, внезапно приходит в ярость, ибо его психотерапевт «снова» бе-рет отпуск. Или же его крайне раздражает то обсто-ятельство, что рядом оказываются другие пациенты. Откуда они взялись? Он отнюдь не ревнует. Это чув-ство ему незнакомо. Или все же… «Что им здесь нуж¬но? Разве сюда приходят помимо меня еще и другие люди?». Ранее он ничего подобного не ощущал. Дру¬гие вправе ревновать, он сам – ни в коем случае. Но теперь подлинные чувства оказываются сильнее пра¬вил хорошего тона. К счастью. Однако нелегко сра¬зу выявить подлинные причины столь сильного гне¬ва, поскольку сначала он обрушивается на тех, кто хо¬чет ему помочь, например, на психотерапевтов и соб-ственных детей, то есть на тех, кого он не слишком боится, на тех, кто просто является внешним раздра-жителем, но отнюдь не подлинной причиной ярости.
Сперва человек весьма болезненно воспринимает новые переживания. Ведь выясняется, что он не все¬гда добр, понятлив, великодушен, умеет владеть со¬бой и, главное, непритязателен. Ведь ранее он ува¬жал себя исключительно за наличие именно этих ка¬честв. Но если человек действительно желает помочь себе, он должен прекратить обманывать себя. Ведь мы далеко не всегда так виновны, как нам кажется, и далеко не так невинны, как хотели бы. Отсутствие эмоций и хаос в наших душах вместе с незнанием собственной жизненной истории не позволяют нам познать самих себя. Однако столкновение с реалия¬ми собственной жизни помогает избавиться от иллю¬зий, искажающих картину собственного прошлого, и получить более четкое и ясное представление о нем. Если мы теперь оказываемся виновными перед кем-нибудь, то просто обязаны извиниться перед ним. Это облегчает нам душу и позволяет избавиться от сохра¬нившегося с детского возраста неосознанного чувства вины. (Ведь мы никоим образом не виновны в жесто¬ком обращении с нами и тем не менее чувствуем себя ответственными за него).
Это глубоко укоренившееся разрушительное и со-вершенно абсурдное чувство вины может исчезнуть лишь в том случае, если не брать на себя новой, ре-альной вины.
Многие, пережив жестокое обращение, начинают так же обращаться с другими и тем самым сохраня¬ют для себя образ идеальных родителей. Даже в зре¬лом возрасте они остаются маленькими детьми, зави¬симыми от отца и матери. Они не знают, что могли бы вести себя гораздо более естественно и быть честнее с самим собой и другими, если бы вызволили из бес-сознательного свои детские чувства.
Чем более свободно мы выражаем свои чувства, тем сильнее и целостнее наша личность. Вызывая в памяти чувства ранних детских лет и переживая то¬гдашнее ощущение беспомощности, мы в итоге чув¬ствуем себя гораздо более уверенно.
Одно дело, когда по-настоящему взрослый человек испытывает по отношению к кому-либо двойственные чувства, а другое, когда «взрослый ребенок» ощуща¬ет себя двухлетним малышом, которого служанка кор¬мит в кухне и который в отчаянье думает: «Ну почему мама каждый вечер куда-то уходит? Почему она мне не рада? Почему она предпочитает меня другим лю¬дям? Что мне сделать, чтобы она осталась? Только не плакать! Только не плакать!»
В двухлетнем возрасте ребенок, разумеется, не мог столь точно сформулировать свои мысли, но теперь, по прошествии многих лет, человек предстает в двух ипостасях: он и взрослый, и одновременно двухлет¬ний ребенок. Поэтому он может горько плакать. Этот плач представляет собой отнюдь не катарсис, а, на¬против, выражение его прежней тоски по матери, на¬личие которой он всегда отрицал. В последующие недели наш пациент страшно разгневался на свою мать – преуспевающего врача-педиатра,- которая ни¬как не могла обеспечить ему своего постоянного уча¬стия. «Я ненавижу этих вечно больных гадов, кото¬рые отнимают тебя у меня, мама. Но я ненавижу и тебя, так как ты предпочитаешь бывать чаще с ними, чем со мной». В данном случае смешались чувство беспомощности с давно накопившейся злостью на не оказавшуюся рядом мать. Благодаря этому пережива¬нию, проявлению и выходу сильных чувств, пациент избавился от давно мучивших его симптомов, кото¬рые проявлялись достаточно явно, а причины их было совсем несложно понять. Его отношения с женщина¬ми утратили присущую им ранее тенденцию к подав¬лению партнера, а неудержимое стремление сперва завоевать сердце женщины, а затем бросить ее со временем ослабло.
При прохождении курса психотерапии ощущение бессилия и полной ненужности другим людям пере-живалось с немыслимой ранее для пациента интен-сивностью. То же самое можно сказать и о присту¬пах ярости. Постепенно открывались прежде наглу¬хо запертые ворота, за которыми таились вытеснен¬ные в бессознательное воспоминания. Ведь вспоми¬нать можно только о том, что было пережито созна¬тельно. Но чувственный мир ребенка, душевная це¬лостность которого нарушена, уже сам по себе есть результат селекции, в ходе которой было выброшено за борт самое главное. Лишь психотерапия позволила взрослому человеку впервые сознательно пережить свои ранние эмоции, которые сопровождались у него душевной болью, порожденной зародившимся еще в раннем детстве чувством непонимания. Несмотря на ряд индивидуальных признаков, у пациентов обнару-живается много общего: за плотной завесой притвор-ства, отрицания и самоотчуждения скрываются под-линные чувства. И когда видишь, что к ним открыва¬ется доступ, возникает ощущение чуда. Тем не ме¬нее было бы неправильно полагать, что за мнимым Я больные сознательно скрывали развитое истинное Я. Ребенок не знает, что именно скрывается в бессозна¬тельном. Вкратце данное положение можно образно сформулировать так: «Я живу в стеклянном доме, в который в любое время может заглянуть мама. В нем можно спрятать что-либо только под полом, но тогда я этого и сам не смогу увидеть».
Взрослый человек способен на искреннее проявле-ние чувств, только если в детстве у него были роди¬тели или воспитатели, способные понять его. У лю¬дей же, с которыми жестоко обращались в детстве, не может быть внезапного прилива чувств, ибо они мо¬гут испытать лишь такие эмоции, которые им позво¬ляет ощущать унаследованная от родителей внутрен¬няя цензура. Депрессии и душевная опустошенность являются расплатой за этот самоконтроль. Подлин¬ное Я никак не проявляется, остается в неразвитом состоянии, в своего рода внутренней тюрьме. И об-щение с надзирателями отнюдь не способствует его свободному развитию. Лишь после освобождения оно начинает выражать себя, расти и развивать свою спо-собность к творчеству. Там, где раньше можно было обнаружить только внушающую страх пустоту или не менее жуткие фантастические видения, неожиданно обнаруживается изобилие жизненных сил. Это не воз-вращение домой, ибо дома никогда не было – это об-ретение дома.

Психотерапевт и проблема манипулирования
Часто утверждают, что психотерапевт сам имеет аномалии в сфере чувств. Анализируя все сказанное выше, попробуем рассмотреть, насколько эти утвер-ждения соответствуют фактам. Восприимчивость пси-хотерапевта, его способность проникнуть во внутрен¬ний мир другого человека, его непомерная оснащен¬ность своеобразными «антеннами» свидетельствуют о том, что еще в детстве он был объектом, который родители и воспитатели использовали в своих целях, что часто отрицательно сказывалось на развитии ре¬бенка.
Разумеется, теоретически вполне возможно, что родители не рассматривали внутренний мир своего ребенка как объект «пользования», то есть с уваже¬нием относились к миру его чувств. У такого ребенка со временем разовьется здоровая самооценка, но в таком случае:
1) вряд ли он выберет профессию психотерапевта;
2) едва ли у него сформируется необходимое умеет чувствовать душу других;
3) едва ли его собственные переживания позволят ему понять, что значит «предать в детстве свое Я».

Поэтому я считаю, что именно наша судьба сделала нас способными к занятиям психотерапией, но они бу¬дут успешными лишь при условии, что «самотерапия» даст нам возможность жить со знанием правды о на¬шем прошлом и отказаться от наиболее опасных ил¬люзий. Мы должны осознать следующее обстоятель¬ство: нам пришлось в ущерб собственной самореали¬зации удовлетворять неосознанные потребности на¬ших родителей, чтобы не потерять то немногое, что мы имели. Мы должны уметь пережить возмущение и печаль, вызванные тем, что родители совершен¬но не понимали наших первичных потребностей. Ес¬ли же мы не пережили и затем не осмыслили чув¬ства отчаяния, беспомощности и порожденную ими дикую ярость, то мы рискуем перенести на наших па¬циентов неосознанные переживания нашего детства. И никто не удивится тому, что вытесненные глубоко в бессознательное потребности могут вынудить тера-певтов манипулировать людьми, как раньше родите¬ли манипулировали ими. Легче всего это проделать с собственными детьми, с подчиненными и пациента¬ми, которые иногда, словно дети, зависят от психоте-рапевтов.
Пациент, почувствовавший слабость психотерапев¬та, немедленно реагирует на нее. Он мгновенно «чув¬ствует себя независимым» и ведет себя соответству¬ющим образом, чувствуя, что для психотерапевта важно заполучить именно пациента, умеющего уве¬ренно держать себя. Такой пациент «может не толь¬ко это, он может вообще все, что от него ожидают». Но эта «независимость» ненастоящая, и потому она заканчивается депрессией. Настоящей независимо¬сти предшествует ощущение зависимости. Подлин¬ное освобождение всегда оказывается возможным после преодоления глубокого чувства зависимости ребенка от родителей. Что же касается психотерапев¬та, то он ждет от пациента подтверждения и понима¬ния того, что его воспринимают всерьез. Он ищет от¬клик в душе пациента, и эти пожелания удовлетворя¬ются в том случае, если пациент ведет себя так, как от него этого ожидают, и не дает повода усомниться в правильности избранного подхода. Тем самым психо¬терапевт проделывает с пациентом то, что в детстве делали с ним самим, занимаясь своего рода неосо¬знанным манипулированием. Осознанное манипули¬рование пациент, возможно, давно уже научился раз¬гадывать. Он научился также отстаивать свои взгля¬ды. Неосознанное же манипулирование «взрослый» ребенок никогда не распознает. Это воздух, которым он дышит и который представляется ему единственно возможным, так как ничего другого он не знает. Что же произойдет, если мы, уже будучи психотера¬певтами, не распознаем опасное свойство этого воз¬духа? Мы заставим других людей дышать им, утвер¬ждая, что это делается для их же блага.
Чем больше я проникаю в суть неосознанного ма-нипулирования детьми и пациентами, тем настоя-тельней представляется мне необходимость извле-чения переживаний из бессознательного. Родители и психотерапевты обязаны на эмоциональном уровне познать свое прошлое. Мы должны научиться вновь переживать чувства, которые мы испытывали, будучи детьми, и понимать эти чувства, ибо только болезнен-ные переживания и признание горькой правды соб-ственного детства избавляют нас от подспудного же-лания найти в лице своих пациентов понятливых ро-дителей и с помощью разного рода разумных концеп¬ций подчинить их себе.
Это искушение отнюдь не следует недооценивать. В отличие от родителей, крайне редко внимательно слушавших детей, пациенты в большинстве случаев слушают нас довольно охотно. Никогда родители не раскрывали нам свою душу, да еще так, что она стано-вилась нам понятной. У пациентов же это иногда по-лучается. Лишь анализ нашей жизни на эмоциональ¬ном уровне (пусть даже вызывающий самые грустные чувства) избавит нас от опасности. Ведь искренних, доступных, готовых к вчувствованию, понимаемых на¬ми и понимавших нас родителей, у которых отсутство¬вали бы комплексы и которых бы не мучили противо¬речия, у нас никогда не было. Любая мать может про¬явить эмпатию лишь освободившись от комплексов, которые она испытывала еще в детстве, она не мо¬жет реагировать эмпатично до тех пор, пока не осо¬знает свое прошлое, пока она скована незримыми це¬пями. То же самое относится и к отцам.
Но есть дети, которые полностью соответствуют требованиям, предъявляемым к ним родителями. Не зря же я все время говорю об одаренных детях. Они чуткие, внимательные, а поскольку они целиком ори-ентированы на благополучие родителей, то вполне предсказуемы и обладают необычайно тонкой духов¬ной организацией, поэтому ими можно легко манипу-лировать. Таковыми они остаются до тех пор, пока их подлинное Я (мир их собственных чувств) находится под полом прозрачного дома, в котором они вынужде¬ны жить, то есть вплоть до наступления периода по¬лового созревания. Часто они пребывают в этом про¬зрачном доме до тех пор, пока сами не станут роди¬телями.
Роберт, которому сейчас 31 год, в детстве не мог грустить и плакать, ибо это всегда расстраивало его мать. Оказывается, его любимая мать считала, что лишь «бодрость духа» когда-то в детстве спасла ей жизнь. Поэтому слезы на глазах ее детей грозили на-рушить ее душевное равновесие. В детстве она попа¬ла в концлагерь. Она никогда не говорила об этом, но необычайно чувствительный ребенок как бы проник в ее душу и обнаружил зияющую там пропасть. Когда мальчик подрос и начал задавать вопросы, она рас-сказала ему, что была в числе тех восьмидесяти де¬тей, которые вынуждены были смотреть, как их роди¬тели идут в газовые камеры. Никто из детей ни разу не заплакал.
В детстве Роберт пытался постоянно быть весе¬лым, а проявление его подлинного Я, его эмоции и предчувствия жили лишь в разного рода извращениях и неврозах навязчивого состояния. До встречи с пси-хотерапевтом эти извращения казались постыдными и непонятными.
Против манипулирования ребенок совершенно без-защитен. Трагизм ситуации заключается в том, что родители здесь также совершенно беспомощны до тех пор, пока отказываются внимательно приглядеть¬ся к собственной жизненной истории. Неосознанно они переносят трагизм собственного детства на отно¬шения со своими детьми. Это происходит из-за вытес¬нения переживаний в бессознательное.
Приведем еще более наглядный пример. Взросло¬го человека в детстве крайне пугали приступы стра¬ха его склонной к шизофрении матери. Никто толком ничего ему не объяснил, и теперь он охотно расска¬зывал своей дочери страшные истории. Она дрожа¬ла от страха, а он от души веселился, а потом успо¬каивал ее, говоря каждый раз примерно следующее: «Чего ты боишься, это же все сказки, не бойся, я же рядом». Таким образом он манипулировал ребенком и чувствовал себя сильным и смелым. Сознательно он хотел сделать ребенку хорошее, дать ему то, чего сам в детстве был лишен: успокоение, защиту, что-то ему объяснить. Бессознательно же он передавал ей страх своего детства, ожидание несчастья и оставши¬еся без вопроса ответы, в том числе самый главный из них: почему мой самый любимый человек так пуга¬ет меня?
Каждый взрослый человек имеет в своей душе бо¬лее или менее скрытую каморку, где хранятся рекви¬зиты драмы его детства. Его дети – единственные, кто беспрепятственно может войти туда. Они привносят туда жизнь, и драма получает продолжение. Однако он в детстве не мог играть свою роль сознательно, по¬этому чужая роль стала почти неотъемлемой частью его последующей жизни. Привнести в нее воспомина¬ния о детстве он может, только пройдя курс психотера¬пии, которая заставит его искать ответ на вопрос, ка¬кую же роль он играет. Реквизиты иногда внушают ему страх, ибо он никак не связывает их с осознанными воспоминаниями о родителях. Отсюда появление и дальнейшее развитие симптомов болезни. И лишь за-тем, уже в процессе психотерапевтического лечения, взрослый человек сможет избавиться от этих симпто-мов, если в его сознании всплывут скрывавшиеся ра¬нее за ними страх, отчаяние, возмущение, недоверие, чувство беспомощности и гнев.
Пациенты никак не застрахованы от неосознанного манипулирования ими. То же самое можно сказать и о психотерапевтах. Но зато пациент, обнаружив, что им манипулируют, всегда может сказать об этом терапев¬ту или, увидев, что тот остается глух к его аргументам и продолжает настаивать на своей непогрешимости, попросту расстаться с ним. Мои рекомендации не из-бавляют никого от обязанности постоянно ставить под сомнение психотерапевтические методы и професси-ональную пригодность специалистов, которые их при-меняют.
Чем лучше мы разбираемся в истории своей жиз¬ни, тем легче нам разгадать суть манипулирования. Но зачастую нам мешает наше собственное детство. Сохранившаяся с детских лет, так и не испытанная в полной мере тоска по добрым, честным, умным, чут¬ким и мужественным родителям может помешать нам разгадать неискренность психотерапевтов и понять, что они подчас также не сознают подлинного смысла своих действий. Мы можем слишком долго позволять терапевтам манипулировать собой, если они это де-лают достаточно умело и вообще умеют себя подать. Иллюзии, отвечающей нашим потребностям, можно предаваться на протяжении длительного времени. Но как только мы обретем полную эмоциональную сво¬боду, эта иллюзия уступит место живительной правде.

Золотой мозг
В «Письмах д’Мон Мулин» Альфонса Доде («Lettres de Mon Moulin», Alphonse Daudet) я нашла рассказ, смысл которого, при всем его своеобразии, во многом совпадает со сказанным выше. В конце главы, посвя-щенной одаренному ребенку как объекту манипули-рования, я хотела бы вкратце передать его содержа¬ние.
Жил-был мальчик с золотым мозгом. Родители слу-чайно обнаружили это, когда их сын поранил голову и оттуда вместо крови вытекло немного золота. Отны¬не они тщательно берегли голову сына и запретили ему общаться с другими детьми, чтобы ничего не про¬пало. Когда мальчик подрос и захотел выйти в свет, мать сказала: «Мы столько сделали для тебя, поде¬лись же теперь с нами своим богатством». И тогда мальчик вынул из мозга большой кусок золота и отдал его матери. Он жил на широкую ногу со своим дру¬гом, который в конце концов обокрал его и сбежал. С тех пор он решил никому не выдавать свою тайну и трудиться как обычный человек, поскольку его бо¬гатство постепенно уменьшалось. В один прекрасный день он влюбился в красивую девушку. Она также лю¬била его, но еще она любила роскошные платья, кото¬

рыми он прямо-таки задарил ее. Он женился на ней и был счастлив, но через два года она умерла, и на со-вершенно немыслимые по роскоши похороны он ис-тратил последние запасы золота. Как-то он брел по улице, слабый, бедный, несчастный и вдруг увидел в витрине красивые сапожки, которые наверняка подо¬шли бы его жене. Бедняга забыл, что его жена умерла, возможно, это произошло потому, что у него в голове уже ничего не осталось. Он вошел в лавку и рухнул мертвым прямо у ног продавца.
Доде, который сам страдал от заболевания спинно¬го мозга, пишет в конце: «Эта история кажется выду-манной, но она правдива от начала до конца. Есть лю-ди, готовые за любые мелочи платить своей сущно¬стью и своим спинным мозгом. Поэтому они испыты¬вают непрекращающуюся боль. И когда они уже боль¬ше не в силах переносить страдания, то…»
Не относится ли материнская любовь к числу тех, пусть даже крайне необходимых, «мелочей», ради ко-торых многие люди парадоксальным образом жертву¬ют своими жизненными силами?

II. Депрессия и стремление к величию – две формы самоотрицания
Что представляют из себя потребности ребенка?
У каждого ребенка есть естественная потребность быть вместе с матерью, быть понятым ею и воспри-нятым ею всерьез. Он также вправе претендовать на уважение. В первые же недели и месяцы жизни ему нужно общение с матерью, нужна ее помощь, он свя-зывает с ней определенные ожидания, вправе по-сво-ему «располагать ей». Кроме того, он хочет как бы «отражаться» в ней. Это превосходно описано Винни-котом: мать держит на руках ребенка, она смотрит на него, он, в свою очередь, пристально вглядывается в ее лицо и обнаруживает там себя самого. Но это воз¬можно лишь при условии, что мать действительно ви¬дит в нем маленькое, беспомощное, единственное и неповторимое существо, а не собственные ожидания, страхи, планы относительно будущего ребенка, кото¬рые она проецирует на него. В последнем случае ре¬бенок видит в матери отражение не себя самого, а ее проблем. Сам он остается без зеркала и в дальней¬шем будет совершенно напрасно искать его.

Здоровое развитие
Чтобы женщина смогла дать своему ребенку са¬мое необходимое для жизни, ни в коем случае нель¬зя отнимать новорожденного от матери. Выброс гор¬монов, пробуждающий и «питающий» ее материнский инстинкт, происходит сразу же после родов и продол¬жается затем еще несколько недель благодаря расту¬щему доверию ребенка к матери. Если же, чтобы из¬бежать лишних забот или по незнанию, ребенка сра¬зу забирают от матери, как еще совсем недавно дела¬лось почти во всех наших родильных домах и до сих пор делается во всем мире, то тогда мать и ребенок упускают очень хороший шанс.
Бондинг – визуальный и телесный контакт матери и ребенка – сразу же после родов дает им обоим чув¬ство общности, создает у обоих ощущение единого целого, которое в идеальном случае должно возник¬нуть еще в момент зачатия и развиваться по мере ро¬ста ребенка. У ребенка возникает чувство безопасно¬сти, без которого он не может доверять матери. Она же чувствует инстинктивное доверие со стороны ре¬бенка, и это помогает ей понять исходящие от ребен¬ка сигналы и реагировать на них. В дальнейшем такой близости между ними уже никогда не будет, поэтому жаль, что из-за ошибок и упущений бондинг оказыва¬ется невозможным.
Основывающийся на данных научного анализа вы¬вод о решающем значении бондинга был сделан со¬всем недавно1. Можно, однако, надеяться, что эти данные учтут не только в специализированных ро¬дильных домах, но и в обычных больницах, и таким образом знания об этом феномене получат широ¬кое распространение. Женщина, имевшая бондинг со своим ребенком, в гораздо меньшей степени склонна жестоко обращаться с ним и гораздо лучше может за¬щитить его от жестокости отца.
Женщина, которой история ее прошлого, вытеснен-ная в бессознательное, помешала познать радость контакта с ребенком, со временем может возместить своему ребенку то, чего он был лишен. Она просто должна пройти курс психотерапии. Последствия тяже-лых родов она сможет компенсировать, если поймет,
Из содержащих множество ценных сведений по этой теме книг (Janus, Leboyer, Odent. Stem) наиболее полезной для родителей, ожида¬ющих ребенка, мне представляется книга Десмонда Морриса (Desmond Morris, Babywatching. Jonathan Cape, London, 1991).
что послеродовой период очень важен для дальней¬шей жизни ее ребенка, перенесшего душевную трав¬му. Она также должна понимать, что такой ребенок с самого начала особенно нуждается во внимании и бе¬режном обращении. Иначе ему так и не удастся пре¬одолеть страх перед уже свершившимся.
Если же ребенку повезло, и он рос, видя в мате¬ри отражение себя и чувствуя, что мать заботится о его развитии, то в нем с годами может развить¬ся здоровое самосознание. В оптимальном случае именно мать создает дружелюбную эмоциональную атмосферу и с пониманием относится к потребностям ребенка. Но не склонная к проявлению любви мать также может способствовать развитию самосознания ребенка. Она просто не должна препятствовать это¬му процессу. Тогда ребенок может получить у других людей то, чего ему не дала мать. Различные иссле¬дования показали, что ребенок обладает поразитель¬ной способностью использовать для своего развития эмоциональные переживания окружающих.
Под здоровым самосознанием я понимаю твердую уверенность в том, что переживаемые чувства и же-лания являются составной частью собственного Я. Эта уверенность не есть результат рефлексии, она скорее подобна биению пульса, на который не обра¬щаешь внимания до тех пор, пока чувствуешь себя хо¬рошо.
Это естественное состояние, помогающее понять собственные чувства и желания, позволяет человеку обрести внутреннюю опору и уважать самого себя. Он может жить собственной душевной жизнью, грустить, приходить в отчаяние и нуждаться в помощи, не бо¬ясь,
что этим он выбьет у кого-либо почву из-под ног. Он может испытывать страх, если ему угрожают, и злить¬ся, если его желания не удовлетворяются. Он знает не только чего он не хочет, но и чего хочет, и может это открыто высказать вне зависимости от того, будут ли его за это любить или ненавидеть.

Аномалия: удовлетворение потребностей за счет ребенка
Что произойдет, если мать окажется не в состоянии помочь своему ребенку? Если она не сумеет распо¬знать и исполнить его истинные желания, так как са¬ма нуждается в помощи психотерапевта? Тогда она неосознанно попытается с помощью ребенка удовле-творить свои собственные потребности. Это отнюдь не исключает эмоциональной связи с ребенком. Но у обусловленной откровенно эгоистическими сообра-жениями связи отсутствуют такие жизненно важные компоненты, как надежность, непрерывность и посто-янство. А главное – она не создает условий, в кото¬рых ребенок смог бы выразить свои чувства и ощу¬щения. Ребенок в силу своей одаренности развивает в себе те качества, которые в нем хочет видеть его мать, что в этот момент фактически спасает ребенку жизнь (под которой он понимает любовь матери или отца), но, возможно, будет ему потом всю жизнь ме¬шать быть самим собой. В данном случае естествен¬ные возрастные потребности ребенка не только не ин-тегрируются, но, напротив, игнорируются и вытесня¬ются в бессознательное. И ребенок, взрослея и сам того не сознавая, обречен жить в своем прошлом.
Как правило, матери большинства страдающих де-прессией людей, обращающихся ко мне за помощью, сами были крайне неуверены в себе и периодиче¬ски впадали в депрессию. Единственного или первого своего ребенка они считали своей собственностью. В его лице мать находила то, чего она в свое время не получила от своих родителей. Он был всегда рядом, им можно было «владеть», он служил матери зерка¬лом, в которое она смотрелась, легко позволял себя контролировать, был целиком сосредоточен на ней, был внимателен и обожал ее. Если ребенок предъ¬являл чрезмерные требования, она была отнюдь не беззащитна; она не позволяла вить из себя веревки и была способна воспитать ребенка так, чтобы он не кричал и не мешал ей. Она могла, наконец, добить¬ся от ребенка уважения к себе, а также потребовать от него тактичного отношения, заботы о ее благополу¬чии, ведь ее родители в свое время этого ей не дали. Вот только один характерный пример.
Тридцатипятилетняя Барбара только при прохож-дении курса психотерапии испытала вытесненные в бессознательное страхи, вызванные происшедшим в ее детстве страшным событием. Когда ей было де¬сять лет, она как-то пришла из школы и застала свою мать лежащей на полу гостиной с закрытыми глазами. Интересно, что именно в этот день у ее матери был день рождения. Девочка решила, что мать умерла, и в отчаянии дико закричала. И тут вдруг мать открыла глаза и чуть ли не с упоением сказала: «Такого пре-красного подарка ко дню рождения мне еще никто не делал. Теперь я знаю, что меня хоть кто-то любит». Сочувствие к несчастной судьбе пострадавшей в дет-стве матери помешало дочери почувствовать, что та ведет себя очень жестоко по отношению к ней. При прохождении курса терапии Барбара от этого поступ¬ка матери пришла в ярость. Это возмущение означа¬ло, что теперь она адекватно отреагировала на тот давний эпизод.
Барбара, у которой теперь четверо детей, сохрани¬ла весьма смутные воспоминания о собственной ма¬тери. Однако она хорошо помнила о своем сострада¬нии к ней, ибо в детстве это чувство никогда не поки¬дало девочку. Первоначально она описала свою мать как весьма эмоциональную и очень добрую женщину, которая очень рано «начала открыто делиться с ней своими проблемами», заботилась о своих детях и бы¬ла готова пожертвовать всем ради своей семьи. Се¬мья принадлежала какой-то секте. Члены секты часто обращались к матери за советом. По словам Барба¬ры, мать особенно гордилась дочерью, а «теперь она уже старая, дряхлая», и Барбара очень беспокоилась за ее здоровье, ей часто снилось, что с матерью слу¬чилась какая-нибудь беда, и она просыпалась от стра¬ха.
Выплывшие из бессознательного чувства изменили для Барбары образ матери. Сразу же вспомнилось, как она, не считаясь ни с чем, стремилась приучить детей к чистоплотности. В результате мать предстала деспотичной, злой, холодной, глупой, вспыльчивой, обидчивой, закомплексованной и мелочной женщи¬ной, которая умело манипулировала своими детьми, предъявляя к ним непомерные требования. Новые ощущения и понимание причины так долго копившей¬ся в душе ярости заставили дочь вспомнить о поступ¬ках матери, которые свидетельствовали об этих каче¬ствах. Теперь она могла позволить себе трезво взгля¬нуть на реальное положение дел и найти объяснение вспышке своего гнева. Она поняла, что мать была хо¬лодна и зла с ней, когда испытывала чувство неуве¬ренности в себе. Мать так чрезмерно заботилась о своей дочери, так тряслась над ее здоровьем лишь потому, что хотела этим скрыть свое завистливое от¬ношение к ней. За перенесенные в собственном дет¬стве унижения мать пыталась с лихвой отыграться на собственной дочери.
Постепенно в сознании Барбары мать предста¬ла человеком, который из-за собственной слабости, неуверенности в себе и ранимости сделал своего ребенка объектом манипулирования. Эта женщина, внешне образцово выполнявшая свои материнские обязанности, так и осталась, в сущности, по отноше¬нию к своим детям ребенком. Напротив, дочь взяла на себя требующую заботы и понимания роль мате¬ри. Она исполняла ее де тех пор, пока, начав воспи¬тывать собственных детей, не обнаружила, что у нее есть потребности, которые она ранее игнорировала, а теперь начала удовлетворять, используя собствен¬ных детей.

Иллюзия любви
Сейчас я попытаюсь изложить несколько мыслей, постепенно сформировавшихся у меня за годы работы психотерапевтом. Эта деятельность предполагала многочисленные встречи с людьми, продолжавшиеся, как правило, не более одного-двух часов. Имен¬но во время этих встреч особенно четко проявился весь трагизм отдельных судеб. То, что обычно име¬новалось депрессией и воспринималось как душев¬ная пустота, ощущение бессмысленности своего бы¬тия, страх перед возможным обнищанием и чувство одиночества, я характеризую как трагическую потерю собственного Я (или самоотчуждение). Истоки этих явлений лежат в далеком детстве.
Психотерапевтическая практика выявляет различные формы и нюансы этого расстройства. Для полной ясности я попытаюсь описать две крайние формы, причем одну из них я рассматриваю как оборотную сторону другой. Речь идет о стремлении к величию и о депрессии. Стремление к величию часто вызывает депрессию. В свою очередь, депрессия часто вызвана загнанными глубоко в бессознательное представле-ниями о трагической истории своей собственной жизни. Иначе говоря, стремление к величию есть не что

иное, как защитная реакция на душевную боль, вы-званную потерей собственного Я, которая происходит, как уже было сказано выше, из-за нежелания челове¬ка реально смотреть на вещи.

Величие как самообман
К «совершенному» человеку повсюду относятся с восхищением, которое ему крайне необходимо и без которого он жить не сможет; что бы он ни предприни-мал, все у него должно получаться блестяще (он про¬сто не возьмется за дело, которое не умеет делать хорошо). Его также постоянно приводят в восхище¬ние такие собственные качества, как красота, ум, та¬лант, он доволен своими достижениями. Но беда, ес¬ли у него хоть что-то не получается – тогда жди тяже¬лой депрессии. Представляется естественным, когда в депрессию впадают многое потерявшие в жизни по-жилые или больные люди, а также женщины в состо-янии климакса. Однако есть люди, спокойно перено-сящие потерю красоты, здоровья, молодости или лю-бимого человека, и, наоборот, очень одаренные люди, имеющие все и страдающие от тяжелых депрессий. Почему? Потому, что состояние депрессии не свой-ственно тем, чье чувство собственного достоинства естественно и не зависит от обладания определенны¬ми качествами.
Потеря чувства самоценности человеком, стремя-щимся к величию, отчетливо показывает, что соб-ственное достоинство его было «воздушным ша¬ром» (образ одной из моих пациенток), который при устойчивом ветре взлетел, но затем лопнул и пре-вратился в валяющийся на земле рваный резиновый лоскут. В таких случаях не развивается индивидуаль-ность человека, которая позднее могла бы дать ему душевную опору. Ведь чувство гордости родителей за ребенка часто соседствует с таящимся в глубине их бессознательного чувством стыда за него, проявляю-щимся в том случае, если не сбываются возлагаемые на него надежды .
Человек, стремящийся к величию, полагает, что восхищение означает любовь. От этой влекущей за собой трагические последствия иллюзии он не смо¬жет избавиться без помощи психотерапевта. Неред¬ко он даже всю свою жизнь приносит на алтарь вели¬чия. До тех пор, пока человек не поймет, что в детстве он на самом деле нуждался в уважении, понимании и серьезном отношении к себе со стороны матери, он будет бороться за право обладания этим субститутом любви. Одна из пациенток призналась, что ей кажет¬ся, будто раньше она всегда ходила словно на ходу¬лях. Вероятно, такой человек постоянно завидует тем, кто ходит на своих собственных ногах, пусть даже эти люди кажутся ему мелкими и «заурядными». А разве в душе его не копится злость на тех, кто сделал так, что он не может больше обходиться без ходулей? В душе он завидует здоровому человеку, которому не нужно всеми силами заставлять окружающих восхи¬щаться собой и который может позволить себе быть таким, какой он есть.
Человек, стремящийся к величию, никогда по-на-стоящему не свободен, так как он зависит от отноше¬ния к нему других людей. Он всегда должен чувство¬вать, что они восхищаются им. Он думает, что отноше¬ние к нему может измениться, если он утратит неко-

психотерапевтической помощи.
торые свои качества и не будет иметь определенных достижений.

Депрессия как оборотная сторона стремления к величию
У многих моих пациентов депрессия так или иначе объяснялась их стремлением к величию.
1. Иногда причиной депрессии являются ситуации, когда из-за тяжелого заболевания, увечья или просто с возрастом человек перестает ощущать свое вели¬чие. Так, например, у незамужней стареющей женщи¬ны медленно иссякает источник ее успеха у мужчин. Ее отчаяние на первый взгляд объясняется прекра¬щением сексуальных контактов, но при более глубо¬ком анализе понимаешь, что в ее душе пробудилась зародившаяся еще в детстве боязнь одиночества, ко¬торому этой женщине уже нечего противопоставить. Разбиты все зеркала, и теперь она сбита с толку, как когда-то, когда она вглядывалась в лицо матери и об¬наруживала там не саму себя, а смятение и беспо¬мощность матери. Те же чувства с возрастом испыты¬вают мужчины, хотя иногда, впрочем, новый роман на какое-то время возвращает им иллюзию молодости. И, соответственно, стремление к величию возвраща¬ется на какое-то время.
2. Сам факт чередования состояния эйфории по по-воду достигнутого успеха и депрессии подтверждает их сходство. Речь идет о двух сторонах одной меда¬ли, которую можно охарактеризовать как мнимое Я и которую человек сам себе выдал за определенные жизненные достижения. Например, актер, прекрасно исполнивший роль в вечернем спектакле, видит свое отражение в глазах восторженных зрителей и испы-тывает ощущение божественного величия и всемогу-щества. Однако не исключено, что утром у него воз-никнет ощущение пустоты и бессмысленности жиз¬ни, он даже может испытать чувство стыда и злости на окружающих, если истинная причина его счастья кроется не только в такой творческой деятельности, как исполнение своей роли, но и в стремлении най¬ти некий эрзац для удовлетворения давних потреб¬ностей. Ведь когда-то в детстве ему наверняка хоте¬лось найти понимание матери, увидеть в ней свое от¬ражение и быть понятым ею. Если его креативность свободна от этих потребностей, то наш актер утром не только не будет страдать от депрессии, но, напро¬тив, почувствует прилив жизненных сил и увидит пе¬ред собой новые горизонты. Если же желание добить¬ся успеха у публики было обусловлено стремлением преодолеть свою детскую фрустрацию, то, как и лю¬бой эрзац, этот успех даст лишь временное удовле¬творение. Ничего не изменится, так как уже не вер¬нешь прошлого. Уже больше нет ни того ребенка, ни тех родителей. Нынешние – если, конечно, они еще живы – уже изрядно постарели, не имеют на сына ни¬какого влияния и лишь радуются его успехам и его редким визитам. Их мальчик добился успехов и ува¬жения, но не более того, а причиненную в детстве душевную травму не исцелить до тех пор, пока он неосознанно отрицает ее наличие, то есть тешит се¬бя иллюзиями. (В данном случае речь может идти об опьянении успехом). Депрессия позволяет смутно по¬чувствовать рану в душе, но по-настоящему зарубце¬ваться она может только тогда, когда человек ощутит скорбь и поймет, что потеря произошла 6 решающий для его жизни период .
3. Бывает так, что с помощью разного рода необыч-ных достижений человеку удается долго предавать¬ся иллюзиям относительно готовности родителей к самопожертвованию ради него (в раннем детстве он убеждал себя в наличии у них этой готовности с тем же упорством, с каким выхолащивал свои эмоции). Такой человек, как правило, в состоянии предотвра¬тить угрозу депрессии своими блистательными успе¬хами и поразить ими как близких людей, так и само¬го себя. Однако подчас он вступает в брак с другим человеком, склонным к депрессии и, сам не осозна¬вая того, ведет себя в семье соответствующим об¬разом. Тогда начинает проявляться, казалось бы, ис¬кренняя забота о «несчастном» или «несчастной», то¬гда их берегут, как детей, а «великий» чувствует себя сильным и незаменимым. Это еще одна несущая сте¬на в том здании без фундамента, которым является его личность. Оно строится на успехе, достижениях, ощущении «силы» и, главным образом, на забвении собственных чувств.
Хотя депрессия проявляется совершенно иначе, чем эйфория от сознания собственного величия, и гораздо сильнее выражает весь трагизм утраты соб-

стью вытеснена в бессознательное, а идеальный образ родителей со-здается с помощью ее отрицания. Зато зародившееся в детстве чувство полного одиночества нашло отражение в пьесах Беккета.
ственного Я, депрессия и стремление к величию име¬ют много общего. Мы обнаружили следующие общие симптомы:
1) замена подлинного Я мнимым;
2) вполне реальная опасность утраты чувства са-моуважения, порожденного не твердым знанием соб-ственных помыслов и желаний, а исключительно воз-можностью реализовать свое мнимое Я;
3) перфекционизм;
4) нежелание прислушиваться к истинным чув-
ствам, которые человек презирает;
5) отношения с людьми, в основе которых лежит ис-пользование другого человека в своих целях;
6) сильный страх потерять любовь и потому хоро¬шо развитое умение приспосабливаться к чужому на-строению;
7) вытесненный в бессознательное синдром агрес¬сии;
8) предрасположенность к заболеваниям;
9) сильно развитые чувства стыда и вины;
10) состояние тревоги.

Депрессия как результат отрицания своего Я
Таким образом, депрессию следует воспринимать
как явный признак потери собственного Я, выражаю-щейся в отрицании своих эмоциональных реакций и ощущений, начало которому положило выработанное в детстве умение приспосабливаться, порожденное опять же боязнью потерять любовь матери. Поэтому депрессия свидетельствует о достаточно рано пере-несенной душевной травме: еще в младенческом воз-расте ребенок научился блокировать определенные эмоции, которые со временем могли бы помочь ему развить стабильное самосознание. Есть дети, кото¬рые никогда не могли свободно выражать такие эле-ментарные чувства, как недовольство, злость, гнев, боль, радость от ощущения своего тела. Более того, они даже боялись открыто показать, что голодны. По¬рой слышишь, как мать с гордостью рассказывает о своем младенце, научившемся еще в грудничковом возрасте подавлять в себе чувство голода и умею¬щем спокойно ждать кормления. Нужно, оказывается, только умело, с любовью «отвлекать» его.
Я знала взрослых, которые в письмах ко мне рас-сказывали историю своего самого раннего детства. Они никогда точно не могли определить, голодны ли они или только воображают, что голодны. Они часто боялись упасть в голодный обморок. Среди них была и Беатрис. Выражение детьми недовольства или до¬сады заставляло ее мать сомневаться в том, что она хорошая мать. Ситуации, когда дети испытывали фи-зическую боль, порождали в матери страх, а ощуще¬ние детьми радости от собственного тела вызывало у нее зависть и заставляло ее стыдиться за своих де¬тей перед другими. Беатрис достаточно рано научи¬лась подавлять в себе эмоции. Иначе она рисковала потерять «любовь» матери, ибо страхи матери опре-деляли чувства девочки.
Если мы не готовы найти ключ к пониманию на¬шей жизни, нашего детства, то должны просто оста¬вить надежду раскрыть истинные причины депрессии. Тогда мы будем продолжать и дальше страдать безо всякой надежды на исцеление.
Один читатель прислал мне книгу психиатра, утвер-ждавшего, что жестокое обращение с ребенком, пре-небрежение его истинными потребностями и мани-пулирование его сознанием никак не могут полно¬стью объяснить причину последующих душевных рас-стройств. По его мнению, невозможно рациональным способом объяснить, почему одни люди легко избав-ляются от катастрофических последствий жестокого обращения, а другие – нет. Здесь, дескать, явно за-действованы высшие силы, и потому в итоге остается только уповать на «милость Божию».
Он описывает историю пациента, который прожил первый год жизни вместе с одинокой матерью в усло-виях крайней бедности. В конце концов органы соци-альной опеки забрали его из дома. С тех пор он побы-вал во многих детских домах, в каждом из которых над ним жестоко издевались. Но при прохождении курса психотерапевтического лечения состояние его улуч-шилось гораздо быстрее, чем у тех, чьи детские годы прошли в гораздо более благоприятной атмосфере. Почему же человек, на долю которого в детстве и юно-сти выпали столь тяжкие испытания, смог так быстро избавиться от своих болезненных симптомов? Неуже¬ли это и впрямь нужно объяснять исключительно Бо¬жьей милостью?
Многим людям нравятся такого рода объяснения, поэтому они уклоняются от ответа на принципиаль¬ные вопросы. Но разве нам не следует спросить, по¬чему Бог не снизошел до других пациентов этого пси¬хиатра? Почему дожидался взросления несчастного и не избавил его в детстве от мук и страданий? А может быть, всему этому есть гораздо более простое объяс-нение?
Если мать этого человека, несмотря на тяжелое ма-териальное положение, оказалась в состоянии уже в первый год жизни сына, определяющий его дальней¬шее развитие, по-настоящему его полюбить и создать ощущение защищенности, он гораздо спокойнее мог переносить издевательства, чем человек, чья внут-ренняя целостность была нарушена уже в день появ-ления его на свет. Как уже неоднократно говорилось выше, именно такие люди с самого детства приучены поступать так, чтобы их мать «всегда была счастли¬ва», в этом – смысл их жизни.
Именно такой была судьба моей пациентки Беат¬рис. В юности над ней никто не измывался, однако в младенческом возрасте ради «счастья матери» она научилась не плакать, не показывать, что голодна и вообще не иметь почти никаких желаний. В итоге она сперва сильно похудела, а затем, уже в зрелые годы, страдала депрессией, протекавшей в очень тяжелой форме.
Некритическое восприятие традиционных пред-ставлений о любви и морали и упорное нежелание расстаться с ними очень удобны для человека, кото¬рый не хочет знать истории своего детства или пыта¬ется вытеснить воспоминания о нем в бессознатель¬ное. Но без осознанного восприятия своего прошло¬го корни истинной любви оказываются обрезанными. Неудивительно, что люди не слышат друг друга и не отзываются на призывы к взаимной любви, великоду-шию и прощению. Мы не сможем по-настоящему лю-бить, если нам запрещают знать правду не только о наших родителях и воспитателях, но и о нас самих. Мы можем только симулировать любовь. Но это лице-мерное поведение представляет собой полную проти-воположность любви. Тот, кого мы «любим», оказыва-ется обманутым, у него возникает бессильная ярость, которую приходится загонять внутрь, что в свою оче-редь приводит к негативным последствиям, особенно если человеку крайне важно верить в любовь. Можно было бы помочь многим людям вести себя более ис-кренне, не вредить самим себе, если бы церковь при-знала существование элементарных законов челове-ческой психики. Нужно просто приглядеться к людям и понять, какой страшный вред наносят отношениям в семье и всему обществу в целом лицемерие и хан-жество.
Наглядный пример тому – отрывок из письма Веры, который я привожу здесь по ее просьбе. (Далее я еще расскажу историю Майи, которой удалось извлечь из глубин бессознательного правду о своем прошлом и тем самым испытать спонтанную любовь к собствен-ному ребенку.)
Вот что пишет 52-летняя Вера:
«От долгой и мучительней алкогольной зависимо¬сти меня избавили только в группе психологической взаимопомощи, состоявшей из алкоголиков. Есте-ственно, соблюдалась анонимность. Я была настоль¬ко благодарна этим людям, что в течение одиннадца¬ти лет принимала участие во всех встречах и стара¬лась заглушить в себе все сомнения. Я также считала себя совершенно здоровой и не замечала, что обшир¬ный склероз медленно подтачивает мой организм. Не обращала я внимания и на то, что меня все чаще бес-покоили депрессивные расстройства. Лишь теперь, после трехлетнего курса психотерапии, я знаю, что, если бы не было этих пугающих симптомов, я бы ни-когда всерьез не восприняла свои ощущения.
На групповых сеансах меня все время раздражали разговоры о якобы «безусловной любви» друг к другу всех членов группы. Но я успокаивала себя тем, что никогда по-настоящему никого не любила, ибо в дет¬стве не получила любви, и потому просто не научи¬лась верить в нее. Во всяком случае в группе мне по¬стоянно говорили о любви, и мне очень хотелось ве¬рить этому, так как я очень изголодалась по любви, так как хлебом насущным, которым меня пичкала мать, было лицемерие. Но сейчас мне ясно одно: лишь ре¬бенок нуждается в безусловной любви. И только ре¬бенка мы можем и обязаны любить именно так. Это означает, что раз уж мы ответственны за ребенка, то должны любить его и с пониманием относиться к его поведению, неважно, кричит он или довольно улыба¬ется. Но безусловная любовь к взрослому человеку приведет к тому, что мы попытаемся полюбить хлад¬нокровного серийного убийцу или закоренелого лже¬ца, как только он придет к нам в группу. Но сможем ли мы так поступить? И нужно ли это? Да и зачем? За утверждениями о безоговорочной любви к взрослому человеку скрываются лишь наша слепота и нечест-ность».
Вера права. Нам, взрослым, не нужна безусловная любовь даже со стороны психотерапевтов. Вообще говоря, это исключительно детская потребность, и та-кую любовь человеку можно дать только в детстве. Если в детстве ребенок не получал достаточно люб¬ви и не страдал от этого, позднее он просто предает¬ся иллюзиям. От психотерапевтов мы ожидаем чест¬ности, уважения, доверия, эмпатии, понимания и спо¬собности разобраться в собственных чувствах. Они ни в коем случае не должны загружать пациента сво¬ими проблемами. Мы должны весьма настороженно относиться к человеку, обещающему нам «безуслов-ную» любовь. Вера смогла за три года узнать боль¬ше, чем за десять лет долгих и бесплодных поисков лишь потому, что она твердо решила взглянуть прав¬де в глаза и не позволять больше никому себя обма¬нывать. Этому помогла и ее болезнь.
Майя, 38-летняя женщина, пришла ко мне через несколько недель после рождения третьего ребенка и рассказала, как свободно и легко она чувствует се¬бя рядом с младенцем. Сразу ощущается разница по сравнению с предыдущими родами, когда Майе каза-лось, что она чрезмерно устает от ребенка, что он «ис-пользует», даже «эксплуатирует» ее. Выражение им своих естественных потребностей вызывало у Майи вспышки негодования. В такие минуты она казалась себе жестокой, ее состояние было близко к депрес¬сии, она ощущала раздвоенность личности. По мне¬нию Майи, такое поведение, возможно, было реакци¬ей на то, что в детстве ей было нужно подчиняться матери. Теперь же она ощутила ту любовь к себе, за которую когда-то так отчаянно боролась. Она почув¬ствовала душевную близость между собой и ребен¬ком и обрела, наконец, себя. Теперь она так описыва¬ет свои отношения с матерью:
«Я была жемчужиной в ее короне. Она всегда гово-рила, что на меня можно положиться, и я старалась оправдать ее ожидания. Я взяла на себя заботу о сво¬их младших братьях и сестрах, чтобы мать могла спо¬койно делать карьеру. Она становилась все извест¬ней, но счастливой я ее ни разу не видела. Как же я тосковала по ней в те долгие вечера! Малыши плака¬ли, а я никогда – я лишь утешала их. Кому нужен за¬плаканный ребенок? „Любовь“ матери я могла заслу¬жить лишь своим поведением, то есть должна была быть прилежной, понятливой, уметь владеть собой, никогда не ставить под сомнение ее поступки и не по¬казывать, как мне ее не хватает, словом, не лишать ее столь необходимой ей свободы. Нарушение этих „заповедей“ обернулось бы против меня. Никому бы тогда и в голову не пришло, что разумная, спокойная, покладистая Майя в душе чувствует себя одинокой и очень страдает от этого. Мне не оставалось ничего другого, кроме как гордиться своей матерью и помо¬гать ей.
Чем больше становились «жемчужины в короне ма-тери», тем глубже делались раны в ее сердце, «жем-чужины» нужны были матери для того, чтобы, созер¬цая их, заглушить в себе какое-то гнетущее чувство, может быть, тоску, не знаю точно… Может, она бы это осознала, если бы испытала счастье быть матерью не только в биологическом смысле слова. Ей не было дано испытать радость спонтанной любви.
И, представьте себе, с Петером произошло то же самое. Сколько изнуряюще долгих часов пришлось ему просидеть с нянькой и горничной, пока я готови¬лась к защите диплома, которая еще больше отдали¬ла меня от него и себя самой. Сколько раз я покидала его, не замечая, что тем самым заставляю его стра¬дать. Наверное, потому, что я в детстве не могла чув¬ствовать себя одинокой и покинутой. Только теперь я начинаю ощущать, что может дать материнство без короны, жемчужин и священного ореола».
Один из немецких журналов для женщин попытал¬ся в семидесятые годы открыто писать на темы, на ко¬торые было негласно наложено общественное табу. Редакция получила от одной из читательниц письмо с откровенным описанием трагической истории ее ма-теринства. Оно заканчивалось так: «А кормление гру-дью! Новорожденного приложили к груди неправиль¬но, и он вскоре изгрыз мои соски. Господи Боже мой, как же это было ужасно. Два часа, опять кормление, потом еще… еще… еще… Было так плохо, что я вско¬ре уже не могла есть, а температура у меня подско¬чила до 40°. Тут его отняли от груди, и я мгновенно почувствовала себя гораздо лучше. Никаких материн¬ских чувств я долго не испытывала, мне было бы толь¬ко на руку, если бы ребенок умер. А все думали, что я чувствую себя счастливой. Когда я в отчаянии позво¬нила одной из подруг, она сказала, что ребенком нуж¬но заниматься, и постепенно почувствуешь к нему ес¬ли не любовь, то симпатию. Ничего подобного. Сим¬патию к малышу я почувствовала лишь тогда, когда после работы находила его дома, а он развлекал меня и был чем-то броде игрушки. Но честно говоря, ре¬бенка запросто мог бы заменить щенок. Теперь, когда он подрастает и я вижу, что могу воспитать его, что он чувствует привязанность и полное доверие ко мне, то в моей душе начинают пробуждаться нежные чувства. Теперь я очень рада, что он есть. Это все я вам написала просто потому, что наконец-то хоть кто-то может сказать: «Нет никакой материнской любви в традиционном понимании слова, не говоря уже о ма-теринском инстинкте» (см. «Emma», июль 1977. Кур¬сив мой.- А.М.).
Суть проблемы заключается в том, что автор пись¬ма так и не поняла, в чем ее трагедия и трагедия ее ребенка, а причину этого надо искать в ее раннем детстве, ей надо просто осознанно пережить детские эмоции. Поэтому ее пессимистические утверждения неверны и лишь способны ввести в заблуждение. На самом деле есть «материнская любовь» и «материн¬ский инстинкт». Мы можем наблюдать этот инстинкт у животных, которых люди не подвергали жестокому обращению. В женщине данный инстинкт заложен с рождения, и именно благодаря ему она в состоянии любить, кормить, поддерживать своих детей и испы-тывать от этого радость. К сожалению, нас очень ча¬сто слишком рано лишают этих способностей, осно¬ванных на инстинкте: в детстве родители используют нас для удовлетворения своих желаний. К счастью, эти способности могут к нам вернуться, если мы сами скажем себе правду. Об этом свидетельствует следу-ющая история.
27-летняя Иоганна начала проходить курс глубин¬ной психотерапии незадолго до того, как заберемене¬ла. Она хорошо подготовилась к родам, а сам процесс кормления и контакта с малышом доставлял ей насто-ящее удовольствие. Но внезапно без каких-либо ви-димых причин ее груди затвердели и начали болеть. Пока она лежала с высокой температурой, медсестра кормила ребенка из бутылочки.
В воспаленном мозгу Иоганны то и дело всплыва¬ли кошмарные сцены из далекого детства. Она вновь и вновь во всех подробностях вспоминала сцены сек-суального насилия, совершенного над ней родителя¬ми и соседом. Тогда ей было только три месяца. Точ¬ное время удалось установить благодаря тому, что се¬мья позднее переехала. Благодаря хорошему пони¬манию мира собственных чувств Иоганна оказалась в состоянии ощутить гнев, вызванный обманом, и в полной мере почувствовала ужас от того, что подверг-лась насилию в столь раннем возрасте. Но теперь она вдруг осознала, что в значительной степени из-за это¬го утратила способность следовать своему материн¬скому инстинкту, и это ее особенно возмутило. Имен¬но это она сочла наибольшим преступлением со сто¬роны родителей. Позднее она сказала: «Мне было три месяца от роду, когда они лишили меня материнства. А ведь мне теперь так хотелось ощутить радость от кормления ребенка ». Прошло много времени, пока, наконец, Иоганна нашла в себе силы мысленно бро¬сить вызов родителям, открыто выразить им давно на-копившееся в душе возмущение, заявить о своих пра-вах и осмыслить последствия совершенного над ней насилия. Но еще до этого одна лишь готовность при¬нять страшную правду привела к снижению темпера¬туры и исцелению груди. Теперь она могла кормить младенца, который, в свою очередь, очень быстро от¬вык от бутылочки, хотя медсестра полагала, что такое невозможно.
Иоганна наслаждалась своим материнским чув¬ством и своей способностью любить невинное суще¬ство, кормить, защищать и успокаивать его. К тому же ей доставляло радость угадывать его потребности. Но ощущение счастья периодически сменялось при¬ступами отчаяния, когда Иоганне казалось, что она все делает неправильно, что хорошим это не кончит¬ся и что не следует так открыто выражать свою ра¬дость. Раньше Иоганна изучала психологию и потому пыталась выяснить для самой себя, в частности, сле¬дующее: не действует ли она под давлением обстоя¬тельств, не руководствуется ли чисто эгоистическими соображениями и не слишком ли балует ребенка, что чревато тяжкими последствиями. Наряду с мучитель-ным самоанализом душу ей растравляли советы дру-зей, искренне полагавших, что ребенка с самого нача¬ла не нужно особо баловать, ведь он должен привык¬нуть к тому, что его иногда оставляют одного. Иначе, дескать, из него вырастет настоящий домашний ти¬ран. И хотя Иоганна давно уже придерживалась дру¬гого мнения, ее не покидало чувство, что своего ре¬бенка она воспитывает как-то не так.
Курс психотерапии помог ей обрести ориентиры. Она вновь и вновь сознавала, как важно иметь пра¬во на любовь, которую не нужно ни от кого скрывать; можно показывать ее без всякого ущерба для себя, без опасения, что кто-то использует ее в неблаговид¬ных целях или причинит тебе боль. Иоганна боль¬ше не боялась в данной ситуации быть обманутой. Вернулось ощущение внутренней целостности, слов¬но никто никогда не причинял ей душевных травм. Ве¬дя внутренний диалог с родителями, она часто обра¬щалась к ним со следующим словами:
«Я люблю и хочу любить Михаэля. Как телу моему нужен воздух, так и душе моей нужна эта любовь, но опасность подавить в себе эту потребность слишком велика, я подозреваю, что это „ложное чувство“, и по-тому стремлюсь „избавиться“ от него, используя для этого всю свою энергию и весь свой интеллект. Поче¬му? Потому что вы с первых же дней внушали мне, что маленький ребенок не заслуживает уважения, что он не личность, а в лучшем случае игрушка, с кото¬рой можно делать все что угодно, не неся за это ни малейшей ответственности. Из-за вас я теперь часто теряю почву под ногами, испытываю стресс и силь¬ное душевное перенапряжение, но порой боюсь разо¬злиться на вас и поэтому срываю ярость на моем ре¬бенке. Легко внушить себе мысль, что Михаэль стес¬няет мою жизнь и свободу, так как он теперь постоян¬но нуждается во мне. Но здесь нет его вины. Доста¬точно лишь посмотреть в его невинные честные гла¬за, и становится ясно, что он расплачивается за ваши грехи. Любимый ребенок с самого начала понимает, что такое любовь. Ребенок же, которым пренебрега¬ют и манипулируют, никогда не поймет этого. А я хо¬чу понять, что такое любовь и постепенно развиваю в себе ранее неведомое мне чувство. Это происходит каждый день заново, хоть вы и оставили мне слишком тяжелое наследие. Но я уверена, что однажды твердо смогу сказать себе: „Да, я способна любить!“»
Итогом борьбы Иоганны за свои подлинные чувства стало не только то, что она спасла будущее своего ребенка. Она одновременно не позволила погубить и свое собственное будущее. Напротив, история Ан¬ны – наглядный пример того, что может произойти с подвергшимся сексуальному насилию ребенком ес¬ли, став взрослым человеком, он не пройдет курс пси-хотерапии. За несколько дней до смерти пятидесяти-летняя Анна писала:
«Сегодня меня навестили мои взрослые дети, и я впервые почувствовала, что они меня любят и что я до сегодняшнего дня не чувствовала этой любви. Я часто оставляла их одних и стремилась забыть о сво¬ей любви к детям, о своих чувствах в крепких муж¬ских объятиях. Но любовные утехи причиняли мне в итоге только душевную боль и никогда не давали то¬го, в чем я действительно нуждалась, а именно под¬линной любви, понимания, участия. Еще в младенче¬ском возрасте отец приучил меня находить удоволь¬ствие в порывах любовной страсти, сочетавшихся с болью и ненавистью, в итоге я стала опасаться под¬линной любви и вытеснять это чувство в бессозна¬тельное. Попросту говоря, я избегала людей, способ¬ных любить. Ну разве это не извращение? Всю мою жизнь я именно так и поступала. А прозрение пришло слишком поздно».
Поздно потому, что Анна смогла испытать нена¬висть лишь по отношению к своим сексуальным парт¬нерам. В своем письме мне она утверждала, что по-прежнему «любит» и уважает отца.

Очем говорит депрессивное состояние?
Человек, стремящийся к величию, обращается к психотерапевту только в случае депрессии. Пока же он ощущает себя великим, эта форма душевного рас-стройства не причиняет явных страданий, но порой стремление к величию отражается на членах его се¬мьи, и они, в свою очередь, страдают депрессией и психосоматическими расстройствами, что вынуждает их обращаться к психотерапевту. В нашей практике мы встречаемся со случаями, когда стремление к ве¬личию сменяется депрессией. Почти все наши паци¬енты страдают депрессией, либо имеющей явно вы¬раженную комплексную симптоматику, либо характе¬ризующейся отдельными признаками. При этом речь может идти о различных формах депрессии. Одна¬ко выход может быть найден из любой, даже самой тяжелой депрессии, если пациент сможет испытать естественные чувства и по-новому осмыслить дале¬кое прошлое.

Сигнальная функция депрессии
Зачастую пациентка приходит с жалобами на де¬

прессию, а покидает врачебный кабинет рыдая, но за¬то с явным чувством облегчения. Возможно, пациент¬ка смогла испытать накопившуюся в душе ненависть, выразить, наконец, давнее недоверие к матери, впер-вые оплакать прошедшие годы, когда она, собственно говоря, и не жила, или разгневаться на психотерапев¬та за то, что та уходит в отпуск, а значит расстается с ней. Не имеет значения, какие именно чувства она испытала, главное, что это произошло, а значит ока-залось возможным осознанно пережить вытесненные в бессознательное воспоминания. Депрессия показа¬ла, что пациентка почти осознала вытесненное в бес-сознательное. Такого рода депрессивные настроения выполняют сигнальную функцию. Становится очевид-ным, что вытесненные в бессознательное составные собственного Я (чувства, фантазии, желания, страхи) пациент может осознать, и не стремясь к величию.

Насилие над собой
Кое-кто из людей, переживших душевную травму, соприкоснувшись со своим Я и почувствовав облегче-ние, полагает, что он познал самого себя, и устраива¬ет вечеринку или что-то в этом роде. В итоге он вновь чувствует себя одиноким, испытывает переутомление и уже через несколько дней жалуется на ощущение самоотчуждения, пустоты, смутно ощущая, что опять потерял контакт с миром собственных чувств. Эта си-туация есть повторение его детства, спровоцирован¬ное неосознанно. Когда ребенок играл, то есть чув¬ствовал себя самим собой, его призывали, напри¬мер, заняться чем-нибудь «разумным» и полезным, и его только-только возникший мир рушился. Вероятно, уже в детстве у таких пациентов после подобных при¬зывов наступала депрессия, ибо они боялись своей нормальной реакции, а именно приступа ярости. Если человек уже в зрелом возрасте проанализирует свои ощущения, то пробудившиеся чувства приведут к бур-ному выражению протеста, и он поймет, что его есте-ственная потребность быть самим собой была вытес-нена глубоко в бессознательное. Депрессия начинает отступать, так как защитный механизм уже не нужен. Не нужно также предпринимать каких-либо активных действий, в том числе устраивать вечеринки, так как человек теперь знает, что ему нужно – лишь время, чтобы отрефлексировать свое детство и что ни в ка¬ком эрзаце (например, вечеринках, он не нуждается).

Сокрытые в душе сильные эмоции
Порой депрессии длятся неделями, и лишь потом из бессознательного вырываются сильные эмоцио¬нальные переживания детских лет. Такое впечатле¬ние, что депрессии удерживают их там. Испытав эти эмоции, человек вновь ощущает прилив жизненных сил до тех пор, пока новая депрессивная стадия не принесет с собой новое ощущение, которое описы¬вается примерно так: «Я больше не чувствую себя и не понимаю, как так получилось, что я вновь потерял себя. У меня вновь отсутствует контакт с собствен¬ным внутренним миром. Все так безнадежно. Ниче¬го уже не исправишь. Все бессмысленно. Как же мне не хватает жизненных сил!». За этими рассуждения¬ми вполне может последовать приступ ярости, и тогда посыплются упреки и обвинения. Если они оправдан¬ны, человек вскоре почувствует облегчение; если нет, если нападкам подверглись невинные люди, депрес¬сия продлится до момента осознания истинной про¬блемы.

Конфликт с родителями
Иногда человек впадает в депрессию после того, как начал внутренне сопротивляться каким-либо тре-бованиям родителей, знание о которых вытеснено в бессознательное. Из-за отсутствия чувства подлин¬ной свободы он снова оказывается в тупике, так как он сопротивляется только внутренне, а в жизни по-преж-нему предъявляет к себе чрезмерные и совершенно бессмысленные требования. Лишь благодаря депрес-сивному состоянию он осознает это. Вот как описыва¬ет подобную ситуацию один из пациентов: «Позавче¬ра я был счастлив, работа спорилась, и я сделал для подготовки к экзамену больше, чем запланировал на неделю вперед. Я решил воспользоваться хорошим настроением и выучить еще одну главу. Я работал весь вечер, но уже без всякого желания, на следую¬щий день в голову вообще больше ничего не шло, и я сам себе казался последним идиотом. Как и во время предыдущих депрессий, мне не хотелось никого ви¬деть. Я долго искал причину, рылся в прошлом и, на¬конец, понял, откуда все началось. Я вспомнил слова матери: „Как здорово у тебя получилось, значит, мо¬жешь…“. Я дико разозлился и оставил учебники. Мне казалось, теперь я точно замечу, когда у меня появит¬ся желание работать. И, конечно же, я это заметил. Но депрессия прошла гораздо раньше – когда я понял ее причину».

Внутренняя тюрьма
Что такое депрессии, выражающиеся в том числе и в психосоматических расстройствах, по собствен¬ному опыту знает почти каждый человек. Нетрудно заметить, что депрессии приходят тогда, когда че¬ловек не может импульсивно отреагировать на ка¬кое-либо явление или выразить свои истинные, силь¬ные чувства. Если, к примеру, взрослый, потеряв до¬рогого ему человека, не только пытается подавить чувство горечи, но даже как-то отвлечься, или же из страха потерять дружбу не позволяет себе выразить возмущение поведением идеализируемого им друга, он должен знать, что непременно рано или поздно впадет в депрессию (разве что включится такая за¬щитная система, как стремление к величию, рабо¬та на результат). Ведь в подобной ситуации он вспо¬минает свое детство и вновь испытывает ощущение зависимости, вытесненное в бессознательное. Впро¬чем, анализ этой причинно-следственной связи мо¬жет даже помочь ему извлечь пользу из собственно¬го депрессивного состояния, так как благодаря ему он может узнать целительную правду о самом себе. У ребенка такой возможности еще нет. С одной сто¬роны, ребенок еще не может понять механизм са¬

моотрицания, с другой – слишком бурные проявле¬ния чувств при отсутствии эмпатического, способно¬го стать душевной опорой окружения, представляют реальную опасность для него самого. Правда, взрос¬лый также может бояться своих чувств до тех пор, пока не осознал подлинную причину своих страхов. Сильные эмоциональные переживания обычно воз¬никают не только в детстве, но и в пубертатный пе¬риод. Однако причиненная в этом возрасте душевная боль, чувство непонимания и ощущение неспособно¬сти разобраться в собственных эмоциональных реак¬циях обычно лучше сохраняются в нашей памяти, чем первые душевные травмы, которые таятся под спу¬дом идиллических представлений о детстве или же предаются полному забвению.
Этим, видимо, и объясняется то обстоятельство, что люди гораздо реже с тоской вспоминают пери¬од своего отрочества, чем свое детство. Сочетание приятных переживаний, нетерпеливого ожидания и страха перед возможным разочарованием, знакомы многим людям по детским праздникам – вот то силь¬ное ощущение, которое, возможно, хочется заново ис¬пытать. Но как раз потому, что чувства ребенка на¬столько сильны, их подавление может иметь тяже¬лые последствия. Образно говоря, чем сильнее «за¬ключенный», тем прочнее должны быть стены «тюрь¬мы», призванные затруднить или даже предотвратить дальнейшее формирование эмоциональней сферы.
Мы неоднократно убеждались, что внезапное воз-вращение загнанных в глубины памяти детских чувств, мир которых мы не понимаем, не только спо¬собно быстро вывести человека из состояния дли¬тельной депрессии, но и помогает ему правильно вос¬принимать нежелательные ощущения. (Это относит¬ся прежде всего к душевной боли.) Благодаря это¬му возвращению чувств можно вырваться из закол¬дованного круга (разочарование – подавление боли -депрессия), ибо помимо подавления боли появляет¬ся другая возможность справляться с неудачами. Тут очень помогает ощущение боли. Только таким обра¬зом мы эмоционально переживаем события далекого детства, то есть познаем ранее глубоко спрятанные тайны «нашего собственного Я». Один из пациентов так описал ситуацию, сложившуюся на заключитель¬ной стадии курса психотерапии:
«Ощущения, позволившие мне по-новому взгля¬нуть на себя и свою судьбу, были далеко не из при¬ятных. Это были ощущения, которые я изо всех сил пытался побороть. Я сам себе казался убогим, мелоч¬ным, злым, бессильным, непомерно честолюбивым, злопамятным, сбитым с толку. А главное, грустным и очень одиноким. Но именно эти незнакомые, спрятан¬ные где-то в глубине души ощущения позволили мне с полной уверенностью утверждать, что я в какой-то степени понял свою жизнь. В этом мне не могла по¬мочь никакая книга».
Собственно говоря, пациент описал процесс эмо-ционального познания. Любые попытки психотера-певтов, так и не познававших подлинную историю своего детства, истолковать этот процесс могли бы лишь замедлить его или помешать его дальнейшему развитию. Под их воздействием пациент мог бы про¬сто ограничиться чисто интеллектуальными вывода¬ми без каких-либо душевных переживаний. Такой сце¬нарий вероятен, поскольку пациент, как правило, го¬тов быстро отказаться от радости познания мира сво¬их чувств и усвоить взгляды своего психотерапевта, что объясняется страхом потерять его благорасполо¬жение, понимание и чуть ли не всю жизнь ожидае¬мую эмпатию. Его опасения напрасны, но опыт об¬щения с родителями заставляет его опасаться. Тогда в результате лечения никакого выявления подлинно¬го Я не происходит, оно остается скрытым и неразви¬тым. Поэтому психотерапевт не должен, руководству¬ясь собственными потребностями, выводить причин-но-следственные связи, которые его пациент уже го¬тов установить на основе собственных эмоциональ¬ных переживаний. Психотерапевт ни в коем случае не должен брать на себя роль человека, навестившего своего друга в тюрьме и принесшего ему в камеру хо-рошую еду именно в тот момент, когда заключенный собрался покинуть ее и провести первую ночь пусть безо всякой защиты, пусть голодая, но на свободе. Поскольку шаг в неизвестность всегда требует муже-ства, заключенный вполне может в последнюю мину¬ту передумать и остаться в тюрьме, утешая себя тем, что здесь ему обеспечены регулярное питание и «без-опасность». Если же к стремлению пациента обнару-жить свои подлинные чувства отнестись уважитель¬но, он впервые сможет воспринять во всем трагизме ситуацию, которую раньше никогда не осознавал, и оплакать свое детство. Такое состояние, с одной сто-роны, способствует самопознанию, но, с другой сто-роны, для того чтобы испытать такое состояние, нуж¬но познать свой внутренний мир – таковы законы диа-лектики.
Полной противоположностью депрессии в комплек¬се душевных расстройств является ощущение чело¬веком своего величия. Поэтому если психотерапевт или члены психокоррекционной группы с пониманием отнесутся к человеку, ищущему величия, и позволят ему ощутить его, то есть почувствовать себя сильным и мужественным, то пациент сумеет довольно быстро хотя бы на время избавиться от депрессии. Но его ду-шевное расстройство примет другую форму. Однако едва ли возможно избавиться от этих двух форм ду-шевного расстройства, не узнав правду о своем дет¬стве и не оплакав его.
Способность человека распрощаться со своими ил-люзорными представлениями о «счастливом» дет¬стве, на эмоциональном уровне пережив весь мас¬штаб причиненных ему когда-то душевных травм, да¬ет человеку, страдающему депрессией, новые твор¬ческие силы и спонтанные эмоции, а у человека, стре¬мящегося к величию, снимает зависимость от величия и устраняет необходимость «сизифова труда». Если пациент после продолжительного пребывания в пси¬хотерапевтической группе сможет осознать и почув¬ствовать, что в детстве его любили не просто так, а за его достижения, успехи и способности, и что он пожертвовал своими детскими годами ради мнимой любви, то это приведет к сильным внутренним потря¬сениям, благодаря которым человек однажды ощутит потребность быть самим собой. Он также поймет, что не стоит больше добиваться любви, объект которой -его мнимое Я, он просто захочет быть самим собой и начнет постепенно обретать свое подлинное Я.
Освобождение от депрессии не порождает радост-ного настроения и не приводит пациента к полному избавлению от душевных мук. Оно лишь позволяет жить свободно и наслаждаться проявлениями есте-ственных чувств, которые далеко не всегда оказыва-ются «прекрасными» и «добрыми». Среди них могут быть зависть, ревность, злость, возмущение, отчая¬ние, тоска, печаль. Но естественные чувства уходят корнями в далекое детство, и если эти чувства в дет¬стве подавлялись, то ни о каком ощущении свободы и открытости не могло быть и речи. Порой вход в пеще¬ру, где таится наше подлинное Я, открывается лишь тогда, когда нам уже не нужно больше опасаться на¬ших детских чувств. Теперь они не чужды нам и не ка¬жутся опасными, и их не следует больше прятать за стенами тюрьмы под названием «иллюзия». Теперь мы знаем, что причиняло и кто причинял нам душев¬ные страдания, и это знание делает нас свободными.
Многие откровенно советуют манипулировать па-циентами, подверженными депрессиям. Кое-кто из психотерапевтов полагает, что пациенту нужно на-глядно продемонстрировать иррациональный харак¬тер ощущения полнейшей безнадежности. Они также рекомендуют объяснять пациентам, что виной всему их повышенная чувствительность. По моему мнению, такого рода «лечение» только способствует форми-рованию у пациента мнимого Я и активизирует его стремление эмоционально реагировать на происхо-дящее так, как того требуют окружающие, то есть, по сути дела, ведет к депрессии. Если же мы не хотим этого, то должны всерьез принимать все чувства па-циента. Именно повышенная чувствительность, ощу-щение стыда, самоосуждение (ведь склонный к де-прессиям пациент зачастую прекрасно знает, что он на многое реагирует чересчур эмоционально, и горь¬ко винит себя за это) позволяют ему самому проник¬нуть в затерянный мир его детских чувств, где таятся подлинные причины его страданий (хотя порой чело¬век еще не может понять, что чувство полной безна-дежности, вполне возможно, порождено реальной си-туацией его детства).
Чем фантасмагоричней оказываются эти чувства, чем меньше они соответствуют реалиям жизни паци¬ента, тем очевиднее необходимость обнаружить их первопричину. Если же чувства не переживаются осо-знанно, а продолжают оставаться в бессознательном, значит, депрессия одержит полную победу.
Сорокалетняя Пиа, которую в детстве всячески тре-тировали, после длительной депрессии, сопровож-давшейся мыслями о самоубийстве, смогла, наконец, выразить долго сдерживаемую ненависть к отцу. Она не почувствовала скорого облегчения и еще какое-то время продолжала горевать и плакать. В итоге она сказала:
«Мир не изменился, вокруг меня столько зла и подлости, я вижу их гораздо более отчетливо, чем прежде.
И тем не менее я впервые почувствовала, что на свете стоит жить. Может быть, потому что, как мне кажется, я впервые живу своей собственной жизнью. Это похоже на увлекательное приключение. Теперь я гораздо лучше понимаю, почему еще с юности меня не покидала мысль о самоубийстве. А все потому, что я жила чужой жизнью: эта жизнь не представляла для меня никакой ценности, и я была готова с легкостью расстаться с ней».

Социальный аспект депрессии
Возникает вопрос: неужели приспособление к же-ланиям окружающих неизбежно влечет за собой де-прессию? Разве кто-то из людей, приспособившихся к требованиям окружающих, не живет, довольный жиз-нью? Такое было возможно только в отдаленном про-шлом, когда отдельные системы культурных ценно¬стей существовали обособленно друг от друга. Прав¬да, и в то время человек, готовый приспособить свой внутренний мир к требованиям окружающих, не был полностью независим и не имел опоры в виде сугу¬бо индивидуального ощущения собственной душев¬ной целостности. Однако такую опору ему заменяло чувство принадлежности к своему роду. Разумеется, кое-кого это не устраивало, и такие люди, считая себя достаточно сильными, стремились выйти за опреде-ленные рамки, пытаясь выразить свои чувства. Но в наши дни нет и не может быть автономных социаль¬ных структур. Поэтому если индивид не хочет стать просто проводником чьих-либо интересов и чьей-ли¬бо идеологии, он должен искать опору в себе самом.
Следует сказать, что и в наши дни есть группы, именующие себя психотерапевтическими, в которых также доминирует установка на развитие личности.

Человек даже иногда начинает тосковать по своей группе, ибо ему кажется, что вытесненная в бессозна-тельное потребность в понимании и любви, а также желание быть уверенным в себе могут быть удовле-творены только в такой группе. Однако в тех случаях, когда детские чувства не находят выхода, этот «нар-котик» также не избавляет пациента от депрессии. Опора на себя самого, то есть знание собственных реальных потребностей и чувств и возможность вы-разить их – вот что нужно индивиду, если он желает жить без депрессии и быть независимым от других.
В ребенке, эмоциональная сфера которого выхо-лощена, так как он выполняет требования близких родственников, дремлют силы противодействия тако¬му поведению. В пубертатный период некоторые под¬ростки выбирают новые ценности, прямо противоре¬чащие ценностям их родителей; они формируют но¬вые идеалы и пытаются их осуществить. Но если эти устремления не обусловлены ощущением своих есте¬ственных потребностей и чувств, подросток начина¬ет подлаживаться под новые идеалы точно так же, как раньше он подлаживался под желания родителей. Он вновь будет отвергать свое подлинное Я с целью снискать признание и любовь сверстников или прия-телей. Но все это не спасает его от депрессии. Ведь даже став взрослым, такой человек не является са¬мим собой, он не знает и не любит себя; он делает все, чтобы его кто-то любил, поскольку в детстве край¬не нуждался в этом. Он надеется, что, подлаживаясь под чувства других, сумеет добиться своего. Вот два весьма наглядных примера.
1. 28-летняя Паула хотела уйти из своей семьи с ее патриархальными нравами, где мать полностью под-чинялась отцу. Она вышла замуж за во всем покорно¬го ей человека и, казалось, делала все для того, чтобы не быть похожей на свою мать. Муж позволял ей да¬же заниматься сексом с друзьями в его квартире. Са¬ма же она запретила себе проявлять ревность и неж¬ность и поддерживала связь со многими мужчинами, не привязываясь к ним душой, ради того, чтобы чув-ствовать себя совершенно самостоятельной. Жела¬ние Паулы быть «современной женщиной» привело к тому, что она даже разрешала своим друзьям мучить и унижать себя, подавляя в себе чувства боли и оби¬ды, и ни разу не позволила ярости выплеснуться на¬ружу, так как считала, что тем самым избавляется от застарелых предрассудков. Однако такого рода отно¬шения объяснялись именно унаследованным от ма¬тери чувством покорности. Тяжелые депрессии и ал¬коголизм вынудили Паулу пройти курс глубинной пси¬хотерапии, позволивший ей понять истинные причины своего поведения. Мысленный диалог с матерью дал
Пауле возможность изменить характер отношений с мужчинами и, наконец, полюбить того, кто был досто¬ин ее любви.
2. Сорокалетний уроженец Африки Омар воспиты-вался матерью. Его отец умер, когда Омар был со¬всем маленьким. Мать настаивала на соблюдении определенных норм и потому не позволяла ребенку не только выражать свои потребности, но даже ду¬мать о них. В то же время она, якобы по совету вра¬чей, регулярно вплоть до наступления пубертатного периода массировала его половой член. Став взрос¬лым, сын расстался с матерью и ее окружением и же¬нился на европейке, принадлежавшей к совершенно другому социальному слою. Отнюдь не случайно он выбрал себе жену, которая всячески мучила и унижа¬ла его, а он даже не пытался расстаться с ней.
Это объясняется неосознанной актуализацией сформированных в раннем детстве бессознательных установок. Мучительная семейная жизнь Омара, как, впрочем, и другие аналогичные примеры, свидетель-ствует о попытке вырваться из социальной систе¬мы родителей, построив другую подобную систему. Взрослый человек смог, правда, избавиться от возник-шей в детстве зависимости от матери, однако над его внутренним миром продолжал тяготеть детский образ матери, внешним заместителем которого стала его супруга. Это продолжалось до тех пор, пока Омар не сумел полностью испытать свои детские чувства. Во время курса психотерапии для него было весьма бо-лезненно выражать их. Ведь ему предстояло в пол¬ном объеме ощутить и любовь к матери, и свою пол¬ную внутреннюю зависимость от нее. В результате он избавился от страха перед женой и смог увидеть ее в истинном свете.
Ребенок вынужден приспосабливаться, чтобы со-хранить иллюзию того, что его любят, к нему испыты-вают привязанность, желают ему добра. Иначе он не выживет. Взрослый в этом не нуждается. Он вполне способен трезво взглянуть на себя и увидеть истин¬ную подоплеку многих своих поступков.
И человек, подверженный депрессиям, и человек, стремящийся к величию, напрочь отвергают реалии своего детства и продолжают жить так, словно они мо-гут по-прежнему чего-то ждать от родителей. Человек, стремящийся к величию, предается иллюзии успеха, тогда как подверженный депрессиям постоянно боит¬ся по собственной вине потерять расположение роди-телей. Однако оба они боятся сказать себе правду: никакой любви в их прошлом не было и искусственно создать ее невозможно.

Миф о Нарциссе
Миф о Нарциссе заставляет задуматься, какой тра-гедией для человека может стать потеря собствен¬ного Я. Прекрасный юноша Нарцисс, увидев в воде свое отражение, которым мать наверняка гордилась бы, влюбился в него и стал разговаривать с ним. Ним¬фа Эхо также влюбилась в Нарцисса и вторила ему. Красавца обманули и Эхо, и его отражение: в воде он увидел свою лучшую и наиболее совершенную часть, однако там не отразились, к примеру, его спина, его тень, ибо все это никак не подходило к любимому об-лику.
Эта стадия самолюбования вполне сравнима со стремлением к величию, а следующая стадия – все-поглощающая тоска по себе самому – с депрессией. Нарцисс хотел быть только красивым юношей и пол-ностью отвергал свое подлинное Я, хотел стать про¬сто красивой картинкой. Зачастую достижение этой цели приводит к гибели. В данном случае, соглас¬но Овидию, Нарцисс был превращен в цветок. Эта смерть явилась логическим завершением сосредото¬ченности на мнимом Я. Ведь отнюдь не только «пре¬красные», «добрые», приятные чувства придают нам жизненные силы и делают наше бытие более осмыс¬

ленным. В жизни огромную роль играют также воз-никающее порой чувства бессилия, стыда, зависти, ревности, смятения, ярости и скорби, то есть чувства, от которых мы предпочли бы избавиться. В процес¬се психотерапии мы получаем возможность испытать и правильно истолковать их. Наш внутренний мир го¬раздо богаче и привлекательнее «красивого облика». Нарцисс влюбился в идеализируемую им собствен¬ную внешность, но ни стремящиеся к величию, ни склонные к депрессии нарциссы не в состоянии на са¬мом деле любить себя. Это преклонение перед соб¬ственным мнимым Я не только делает для них невоз¬можной настоящую любовь к кому-либо, оно лишает их, как это ни странно, способности искренне полю¬бить единственного полностью зависимого от них че¬ловека – самого себя.

III. Презрение как заколдованный круг
К чему приводит унижение ребенка и презрительное отношение к его слабостям (примеры из повседневной жизни)
Как-то в отпуске я много размышляла о том, почему возможно презрительное отношение человека к дру¬гим людям, и просматривала свои прежние записи на эту тему. Именно поэтому, наверное, я приняла близ¬ко к сердцу разыгравшуюся на моих глазах вроде бы вполне обычную сцену. Описанием ее я хочу предва¬рить мои размышления, так как данный пример может проиллюстрировать выводы, сделанные мной на ос-новании моей психотерапевтической работы, причем я не рискую проявить бестактность по отношению к своим пациентам.
Во время прогулки я заметила молодую супруже¬скую чету – оба высокие, рослые,- а рядом с ними ма-ленького, примерно двухлетнего, громко хныкавшего

мальчика. (Мы привыкли рассматривать такие ситуа¬ции с точки зрения взрослых, но здесь я намеренно хочу попробовать взглянуть на нее глазами ребенка.) Оба супруга купили в киоске мороженое на палочке и с наслаждением поедали его. Малышу тоже хоте¬лось именно такого мороженого. Мать ласково сказа¬ла ему: «На, откуси кусочек, целиком тебе его есть нельзя, оно слишком холодное для тебя». Но ребенок решительно протянул руку к палочке, которую мать тут же поднесла ко рту. Тогда мальчик в отчаянии за¬рыдал, и отец не менее ласковым голосом повторил слова матери: «На, мышонок, откуси кусочек». «Нет, нет!» – закричал ребенок и убежал чуть вперед, но тут же вернулся и принялся с завистью смотреть, как двое взрослых с наслаждением едят мороженое. То и дело один из них предлагал ему откусить кусочек, то и дело ребенок тянулся крохотными ручонками к мо¬роженому, но родители мгновенно пресекали попытки схватить вожделенное сокровище.
И чем сильнее плакал ребенок, тем больше весе-лились родители. Они громко смеялись, надеясь этим отвлечь и развеселить сына: «Ну это же мелочь, что за спектакль ты тут устраиваешь!». Ребенок даже сел на землю спиной к родителям и начал бросать камеш¬ки в сторону матери, но потом вдруг вскочил и с тре¬вогой оглянулся, проверяя, не ушли ли они. Отец же, не торопясь, доел мороженое, сунул палочку от моро-женого ребенку и пошел дальше, мальчик хотел лиз¬нуть ее, поднес палочку к губам, пригляделся к ней, отбросил ее, затем наклонился, хотел ее поднять, но не сделал этого, а лишь всхлипнул, выражая свою до¬саду, и весь даже задрожал от обиды. Через мину¬ту-другую ребенок уже бойко трусил вслед за своими родителями.
По моему мнению, проблема не в том, что ребенок не получил мороженого – ведь родители предлагали ему откусить кусочек. Родители не понимали, что ре¬бенок просто хочет, как и они, держать в руке палочку, они откровенно высмеивали его. Два гиганта, гордясь своей непреклонностью, еще и морально поддержи¬вали друг друга, в то время как ребенок, который кро¬ме «нет» и сказать-то еще ничего не мог, оказался на¬едине со своей душевной болью, а родителям не да¬но было понять смысл его очень выразительных же¬стов. Защитника же у него не было. До чего же это несправедливо, когда ребенок находит у двух взрос¬лых понимания не больше, чем у стены, и никому из них он не может пожаловаться! Такое поведение, по моему мнению, объясняется тем, что родители слиш¬ком твердо придерживаются определенных «воспита-тельных принципов».
Возникает вопрос, почему родители проявили та¬кую душевную глухоту? Почему ни матери, ни отцу не пришла в голову мысль быстрее съесть мороженое или даже выбросить половину, а остаток вместе с па¬лочкой отдать ребенку? Почему они оба с радостны¬ми улыбками неторопливо ели мороженое, не заме¬чая отчаяния своего ребенка? Ведь эти родители яв¬но не были жестокими или холодными людьми, напро¬тив, и мать, и отец очень нежно разговаривали с сы¬ном. И тем не менее они в данный момент проявили полное отсутствие эмпатии.
Это можно объяснить лишь тем, что они сами оста-лись неуверенными в себе детьми, а теперь у них был ребенок, который слабее их, с которым они чувствова¬ли себя сильными. Практически все мы в детстве по¬падали в ситуации, когда взрослые смеялись над на¬шими страхами, приговаривая: «Этого ты не должен бояться». Ребенку сразу же становилось стыдно, он чувствовал, что его презирают, потому что он не смог оценить опасность. Безусловно, при первой же воз¬можности он точно так же отнесется к тем, кто млад¬ше его.
Именно страх, испытываемый маленьким и безза-щитным ребенком, внушает взрослому чувство силы и уверенности в себе и дает ему возможность исполь-зовать детский страх в своих целях. Ведь собствен¬ный страх взрослый не может использовать в своих целях.
Не приходится сомневаться в том, что наш малень-кий мальчик лет через двадцать тоже окажется в по-добной ситуации, но на этот раз «мороженое» будет у него, а от беспомощного, маленького, завидующе¬го ему существа можно будет просто «отмахнуться». Возможно даже, он проделает это раньше, со свои¬ми младшими братьями и сестрами. Презрение к ма¬леньким и слабым позволяет, таким образом, скрыть чувство бессилия, собственную слабость. Сильному человеку, знающему о моментах собственного бесси¬лия, не нужно открыто демонстрировать свое презре¬ние к слабым.
Проявления чувств бессилия, ревности и одиноче-ства взрослые порой наблюдают впервые лишь у соб-ственных детей, так как в детстве им не дано было со-знательно испытать эти чувства. Выше я описала па-циента, который стремился любым способом завое¬вать сердце женщины, а через какое-то время бросал ее. Он перестал поступать так, лишь испытав ранее незнакомое ему чувство покинутости. Он вспомнил, что мать часто оставляла его одного, высмеивала его. Он впервые осознанно пережил чувство унижения, которое заглушил в себе в детстве. От неосознан¬ной душевной боли можно попытаться «избавиться», отыгравшись на собственном ребенке так, как это, к примеру, произошло в описанной выше сцене с мо¬роженым. («Смотри, мы – взрослые, мы можем есть холодное, а ты – нет, сначала подрасти, а потом смо¬жешь спокойно делать то же, что и мы».)
Унижает ребенка не отказ в удовлетворении есте-ственного желания, а презрение к его личности. Де-монстрацией своего «превосходства» родители под-сознательно мстят ему за свои прошлые обиды, чем только усиливают страдания своего ребенка. В его любопытных глазах они видят свое прошлое, где их подвергали унижению, и теперь они противопостав¬ляют этому унижению ощущение полноты своей вла¬сти. В раннем детстве родители привили нам опре¬деленные стереотипы, от которых мы сами при всем желании не сможем избавиться. Но мы освободимся от них, если в полной мере почувствуем страдания, причиненные нам. Только тогда мы полностью осо¬знаем деструктивный характер этих стереотипов, ко¬торые до сих пор живы в сознании многих людей.
Во многих социальных системах маленьких дево¬чек подвергают дополнительной дискриминации за принадлежность к слабому полу. Став женщинами и получив власть над своими новорожденными детьми, они подвергают ребенка унижениям с самого его рождения. Взрослый мужчина, конечно, идеализирует свою мать, ибо полагает, что она его по-настоящему любила. В результате он часто презирает других жен-щин, поскольку тем самым мстит в их лице своей ма-тери за унижения, оставшиеся в бессознательном. С другой стороны, униженные в детстве женщины обыч¬но не имеют другой возможности избавиться от груза прошлых лет, кроме как навязать его своему ребенку. Это происходит незаметно и совершенно безнаказан¬но: ребенок никому ничего не может рассказать. Ино¬гда, впрочем, перенесенные им унижения находят вы-ражение в форме каких-либо извращений или невро¬за навязчивых состояний. Но даже в таких случаях по внешним проявлениям этого невроза трудно устано-вить, что его причиной явились унижения со стороны матери.
Презрение есть оружие слабого и защита от чувств, напоминающих о фактах собственной биографии. А истоки почти любого презрения, любой дискримина¬ции лежат в бессознательном, неконтролируемом, бо¬лее или менее скрытом осуществлении взрослым своей власти над ребенком. Самое страшное, что об¬щество относится к этому вполне толерантно (за ис¬ключением случаев убийств или нанесений тяжких те¬лесных повреждений). Взрослый может творить с ду¬шой ребенка все, что ему заблагорассудится, он об¬ращается с ней как со своей собственностью; точно так же тоталитарное государство поступает со своими гражданами. Но взрослый человек не так беспомощен перед государством, как младенец перед ущемляю-щими его права родителями. Пока мы не воспримем на чувственном уровне страдания крошечного суще¬ства, никто не обратит внимания на осуществление деспотической власти над ним, никто не ощутит весь трагизм ситуации. Все будут пытаться смягчить ее остроту, употребляя расхожее выражение: «Ну это же всего лишь дети». Но через двадцать лет эти дети ста-нут взрослыми, и теперь уже их детям придется рас-плачиваться за страдания родителей. Став взрослы¬ми, они вполне могут бороться с «царящей в мире же-стокостью» и одновременно неосознанно мучить сво¬их близких, ибо знание о жестоком обращении с ни¬ми сохранилось бессознательном: это знание, скры¬тое за идеализированными воспоминаниями о пре¬красном детстве, будет побуждать их совершать по¬ступки, приводящие к разрушению своей личности и насилию над другими.
Поэтому крайне необходимо предотвратить «на-следование» деструктивных свойств характера сле-дующим поколением. Это возможно лишь в том слу¬чае, если человек эмоционально переживет насилие и в последствии осмыслит переживания. Люди, кото¬рые бьют или оскорбляют других людей, зная, что тем самым они причиняют им физическую или душевную боль, не всегда понимают, зачем они это делают. Но ведь наши родители и мы сами часто совершенно не представляли себе, как глубоко и болезненно мы в том или ином случае травмировали зарождающееся самосознание наших детей и к каким далеко идущим последствиям это могло привести. Великое счастье, если наши дети заметят это и скажут об этом нам. То¬гда мы еще можем успеть вовремя извиниться за на¬ши упущения и проступки, а у наших детей появится возможность сбросить с себя узы бессилия, дискри-минации и презрения. Если в достаточно юном воз¬расте наши дети смогут почувствовать свое бессилие, затем излить свою ярость и осознать причины, поро¬дившие эти чувства, то много позже им уже не потре¬буется прикрывать свою беспомощность неосознан¬ным насилием над родными и близкими.
Но в большинстве случаев человеку так и не удает¬ся на эмоциональном уровне пережить свои детские страдания, и они остаются скрытым источником но¬вых, порой гораздо более изощренных унижений лю¬дей, относящихся уже к новому поколению. В нашем распоряжении такие защитные механизмы, как отри-цание (к примеру, собственных страданий), рациона-лизация («Я обязан воспитать своего ребенка»), за-мещение («Не отец, а мой сын причиняет мне боль»), идеализация («Побои мне пошли только на пользу») и т. д. Но главное место среди них занимает механизм отреагирования – перевода пассивного страдания в активное поведение. Следующие примеры показыва¬ют, что люди, структура личности и уровень образо¬вания которые различны, в одинаковой мере склонны отгораживаться от подлинной истории своего детства.
Тридцатилетний сын греческого крестьянина, ныне владелец ресторана в одной из западноевропейских стран, с гордостью рассказывал, что не пьет спиртно¬го и что этим он обязан отцу. Оказывается, в пятна-дцатилетнем возрасте он как-то пришел домой пья¬ным, и отец так сильно избил его, что мальчик целую неделю не мог двигаться. С тех пор этот человек не выпил ни капли спиртного, хотя в силу выбранной им профессии алкогольные напитки у него постоянно под рукой. Узнав о его намерении жениться, я спросила, будет ли он так же бить своих детей. Ответ последо¬вал незамедлительно: «Ну разумеется, какое может быть воспитание без побоев, это ведь самый лучший способ внушить уважение к себе. При отце я, к при¬меру, никогда бы не осмелился курить, хотя сам он непрерывно дымил. Вот наиболее характерный при¬мер моего уважения к нему». Этот грек производил впечатление довольно симпатичного человека, дале¬ко не глупого, хотя у него не было даже среднего об-разования. Как мы видим, вполне можно убедить себя в том, что действия родителей были вполне безобид-ными, так как их можно рационально объяснить.
Но как быть, если таким же иллюзиям предается го-раздо более образованный человек?
Талантливый чешский писатель в середине семи-десятых годов проводил в одном из западногерман¬ских городов творческий вечер. По его окончании он начал непринужденный разговор с аудиторией и очень откровенно отвечал на вопросы, касающиеся его биографии. Несмотря на активное участие в собы¬тиях «Пражской весны», он был достаточно свободен в своих действиях и мог часто ездить на Запад. Далее он описал происшедшие за последние годы в своей стране события. Отвечая на вопрос о своем детстве, он восторженно отозвался о своем весьма разносто¬ронне одаренном отце, при этом глаза его даже заси¬яли. Оказывается, отец оказал огромное воздействие на формирование его ума и характера и вообще был для него настоящим другом. Только ему он решился показать свои первые рассказы. Отец очень гордился им и, даже жестоко наказывая его за прегрешения, о которых отцу рассказывала мать, всегда восхищенно говорил: «Молодец», если сын не плакал. За слезы полагались дополнительные побои, и будущий писа¬тель быстро научился сдерживать их. Отныне он гор¬дился тем, что его стойкость была лучшим подарком отцу.
Этот человек говорил о побоях, которые ему регу-лярно наносились в детстве, так, словно речь шла о самых обыденных вещах. (Сам он, конечно же, так и воспринимал их.) Закрывая эту тему, он сказал о по-боях так: «Они ничуть не повредили мне, но, напро¬тив, подготовили к жизни, закалили и научили тому, что иногда нужно уметь стиснуть зубы. Именно по¬этому я достиг таких успехов в своей профессии». И именно поэтому, добавим мы, он научился так хорошо адаптироваться к условиям коммунистического режи¬ма.
В отличие от чешского писателя, кинорежиссер Инг-мар Бергман вполне осознанно и с гораздо большим (разумеется, лишь в интеллектуальном плане) пони¬манием истинных причин драмы, разыгравшейся в его детстве, поведал нам с телеэкрана историю пе-ренесенных им унижений. Эти унижения были основ¬ным средством его воспитания. Так, за мокрые штаны его заставляли весь день носить одежду ярко-красно¬го цвета, чтобы все это видели и чтобы ребенку бы¬ло стыдно. Он был вторым, младшим сыном проте-стантского пастора. В телевизионном интервью Берг¬ман описывает хорошо запомнившиеся ему эпизоды детства. Оказывается, отец часто бил его старшего брата, а Ингмар сидел и наблюдал за этим.
Бергман рассказывает об этом спокойно, без вся¬ких эмоций. Так и видишь еще совсем маленького Ингмара, равнодушно смотрящего, как его брат кор¬чится под непрерывно сыплющимися на него ударами и как мать потом протирает ватой окровавленную спи¬ну брата. Не убежал, не закрыл глаза, не закричал… Создается впечатление, что то, что происходило с его братом, пришлось пережить и самому знаменитому кинорежиссеру, а потом это осело где-то в глубинах его памяти: вряд ли отец бил только старшего брата. Многие люди твердо убеждены в том, что унижения в детстве выпадали исключительно на долю их братьев и сестер; лишь благодаря курсу глубинной психотера¬пии они вспоминают охватывавшие их тогда чувства ярости и бессилия и ощущают, какими беспомощны¬ми они казались себе, когда их нещадно избивали лю¬бимые отцы.
Но, в отличие от многих, Бергману не нужно при-бегать к таким защитным механизмам, как отрица¬ние перенесенных в детстве страданий и нежелание признать виновными в них родителей. Он снял мно¬го фильмов и благодаря этому, несомненно, передал зрителям эмоции, которые когда-то не мог открыто выразить и потому долго хранил в своем бессозна-тельном. Мы сидим в кинотеатре и чувствуем, что ис-пытывал ребенок, который хранил в себе свои чув¬ства, не смея выразить их открыто. Нам на экране показывают жестокость, но мы часто не желаем ви¬деть ее, как тот ребенок. (Точно так же вел себя ко¬гда-то маленький Ингмар, наблюдая, как отец нака¬зывает старшего брата.) Когда Бергман с сожалени¬ем говорит, что, несмотря на частые поездки в нацист¬скую Германию, он вплоть до 1945 года так и не смог разглядеть истинную природу гитлеровского режима, то, по-моему, становится ясно, что это – следствие привитой ему с детства манеры поведения. Ведь же-стокостью был пропитан воздух, которым он дышал еще ребенком. Так почему же потом Бергман должен был замечать ее?
Почему я привела примеры из жизни тех, кого в дет-стве избивали? Разве побои – это что-то типичное? Или я решила заняться изучением последствий ко¬гда-то перенесенных ими побоев? Ничего подобного. Вполне можно согласиться с тем, что это далеко не типичные случаи. Я выбрала этих людей потому, что они не поведали мне свои секреты в доверительной беседе, а публично раскрыли их. Но главным образом мне хотелось доказать, что ребенок склонен идеали¬зировать даже самое жестокое обращение с ним. Нет ни суда, ни следствия, ни приговора, все покрыто мра¬ком прошлых лет, и даже если какие-то факты всплы¬вают, их подают как благодеяние. Если так обстоит де¬ло с причинением физических страданий, то как тогда выявить душевные муки, которые внешне гораздо ме¬нее заметны или совсем незаметны? Кто всерьез от¬несется к измывательствам над мальчиком, умоляв¬шим просто дать ему мороженое? Ведь они представ¬ляются совсем «безобидными». Такие случаи ста¬новятся предметом обсуждения только в ходе психо¬терапевтического сеанса, когда взрослые дают волю своим чувствам. Манипулирование ребенком включа¬ет различные виды насилия (в том числе и сексуаль¬ное). Став взрослыми (а иногда уже родив собствен¬ных детей), люди порой приходят к психотерапевту и только с его помощью понимают, какой вред им на¬несли в детстве.
Так, мужчина, выросший в пуританском окружении, был вынужден всякий раз преодолевать себя при ис-полнении супружеских обязанностей. Купая свою ма-ленькую дочь, он впервые позволил себе взглянуть на женские гениталии, немного поиграл с ними и опять-таки впервые вдруг почувствовал возбуждение. Жен¬щина, над которой в детстве сексуально надругались, которую испугал вид возбужденного члена, с тех пор испытывала страх перед мужскими половыми орга¬нами. Став матерью, она вполне может при опреде-ленных условиях преодолеть боязнь, «вытирая» по¬сле купания половой член маленького сына таким об¬разом, что у него наступит эрекция, или массируя во время купания его член под предлогом «избавления от фимоза» (сужения крайней плоти). Любовь, кото¬рую каждый ребенок испытывает к своей матери, поз¬волит ей беспрепятственно продолжать свои робкие попытки изучения (в подлинном смысле этого слова) сексуальных отношений вплоть до наступления у сы¬на пубертатного периода.
Но как быть с детьми, которых «используют» заком-плексованные на сексуальной почве родители? Лас-ковые прикосновения, безусловно, доставляют удо-вольствие любому ребенку. Одновременно он теряет уверенность в себе, если в нем спонтанно пробужда-ются чувства, не соответствующие уровню его разви¬тия. Ощущение неуверенности еще более усиливает¬ся из-за того, что самому ребенку родители запреща¬ют мастурбировать, а застав его за этим занятием, делают выговор или бросают на него презрительные взгляды.
Насилие над ребенком, как я уже отмечала, совер-шается не только в сексуальной форме; возьмем, к примеру, интеллектуальное насилие, лежащее в ос¬нове как «антиавторитарного», так и «традиционного» воспитания. Сторонники обоих методов совершенно не знают истинных потребностей ребенка на той или иной стадии его развития. Ребенок никогда не бу¬дет свободно развиваться до тех пор, пока родители не прекратят рассматривать его как свою собствен¬ность или как средство для достижения определен¬ных, пусть даже самых благих, целей.
Со спокойной душой, не видя в этом ничего осо-бенного, мы подчас лишаем ребенка источника жиз-ненных сил, а потом пытаемся найти этому источни¬ку искусственную замену. Мы не разрешаем ребенку проявлять любопытство («Не все вопросы можно за-давать»), а позднее, после исчезновения интереса к учебе, предлагаем ему занятия с репетиторами. Алко-голиками и наркоманами очень часто становятся лю¬ди, которым в детстве не позволяли ощутить всю пол¬ноту своих чувств. Теперь они прибегают к алкоголю или наркотикам, чтобы хоть на какое-то время вер¬нуть утраченную интенсивность переживаний (на эту тему см. мою книгу «Am Anfang war Erziehung» ).
Избежать неосознанного насилия над душой ре¬бенка и его дискриминации можно благодаря осознан¬ному восприятию на эмоциональном уровне того на¬силия, которое было совершено над нами, распозна¬ния его во всех формах, в том числе и в самых «без¬обидных». Это может побудить нас относиться к ре¬бенку с тем уважением, в котором он нуждается сра¬зу же после своего появления на свет. В противном случае он не сможет расти в духовном и эмоциональ¬ном отношении. Осознанного восприятия этого наси¬лия можно добиться самыми разными способами, на¬пример, путем наблюдения за поведением чужих де¬тей, стремясь проникнуть в сущность их чувств. Это постепенно научит нас понимать чувства, которые мы испытывали в детстве.

Презрение в зеркале психотерапии
Может ли человек описать свое детство, не пере¬жив осознанно вытесненные в бессознательное эмо¬ции и чувства? Видимо, нет. Однако в действитель¬ности истинные чувства все же проявляются тем или иным образом, хотя сам человек совершенно не осо¬знает этого и потому истинная история детства все равно остается неизвестной. Для понимания и ана¬лиза истории своего детства нам необходим соответ-ствующий инструмент. Историю своей жизни можно восстановить, лишь анализируя на эмоциональном уровне проявления наших подлинных чувств и по-требностей, которые необходимо принимать такими, какие они есть.
На семинарах и в индивидуальных беседах меня иногда спрашивали, как поступать, если пациент вы-зывает у психотерапевта «нежелательные чувства», например злость. Эмоционально восприимчивый пси-хотерапевт сразу же ощутит это чувство, если оно действительно возникает. Должен ли он подавить в себе данное чувство, чтобы не потерять контакт с па-циентом? Но последний ощущает сдерживаемое со-беседником недовольство и потому смущен. Может быть, психотерапевт должен открыто выразить свое

чувство? Но ведь тем самым можно шокировать па-циента.
Вопрос о том, как быть с нежелательными чувства¬ми, не возникнет, если исходить из следующей пред-посылки: все эмоции, которые пациент пробуждает в психотерапевте, порождены инстинктивным стрем-лением поведать ему свою историю и одновременно желанием скрыть ее, то есть защитить себя. Другой возможности и другого способа рассказать свою исто-рию, кроме реализации этого инстинктивного стрем-ления, у пациента нет. И потому все возникшие в дан-ной ситуации у психотерапевта чувства являются как бы составной частью этой, говоря иначе, закодиро¬ванной истории. Психотерапевт ни при каких обстоя¬тельствах не должен заглушать эти чувства. Он обя¬зан разобраться в них, и тогда он узнает, в какой степени, казалось бы, крайне нежелательные эмоции обусловлены эпизодами из его собственного детства. Точно так же должны вести себя психотерапевты, кон-сультирующие алкоголиков, наркоманов, жертв сек-суального и физического насилия. Обычно они лишь слегка приподнимают завесу над собственными стра-хами или вообще скрывают их от самих себя под по-кровом разнообразных теорий и концепций, а также авторитарности, либо убеждают себя, что эти страхи не следует воспринимать всерьез.
Проблемы с самовыражением и синдром, навязчивого повторения
Приобретенная способность не скрывать от себя свои чувства позволяет пациенту свободно выражать свои потребности и желания, вытесненные в давнем прошлом в бессознательное. Их, однако, нельзя удо-влетворить, не наказав самого себя за прошлое. По¬рой даже и в этом случае удовлетворение желаний невозможно, поскольку эти потребности могут быть удовлетворены только лишь в детском возрасте. (К ним относится, в частности, стремление иметь рядом с собой мать, которая исполняла бы твои желания). Но есть потребности, удовлетворить которые не толь¬ко можно, но и нужно. Среди них основная потреб¬ность каждого человека в свободном самовыражении – в выражении своей натуры, своих чувств в словах, жестах, действиях, произведениях искусства. Потреб-ность в самовыражении появляется у человека с мо-мента его рождения. Даже крик младенца – это сво¬его рода самовыражение. Люди, не имевшие в дет¬стве условий для осознания собственного Я и само-выражения, стремятся к этому всю жизнь. И первому проявлению их подлинной натуры всегда сопутствует сильный страх.
Первый шаг на этом пути приводит, как правило, не к устранению внутренних барьеров, а к возвращению детских страхов, вызывает стыд и мучительное ощу-щение обнажения перед людьми, полного самораз-облачения. Эти страхи перед «обнажением» ассоци-ируются с аналогичными переживаниями в детстве. Если их теперь сопоставить и проанализировать, на-чинаешь понимать, что детские страхи были впол¬не обоснованными. Если же пациент не предпринял тщательного самоанализа, то он по-прежнему будет действовать неосознанно, «искать впотьмах» и най¬дет лишь людей, которые, подобно родителям (хотя, может быть по другим причинам), совершенно не смо¬гут понять его проблемы. Он же будет прилагать все усилия, чтобы быть ими понятым, то есть чтобы до-биться невозможного.
На определенной стадии психотерапевтического лечения сорокадвухлетняя Линда влюбилась в неглу-пого, довольно впечатлительного человека. Он был гораздо старше ее и решительно отвергал все, что лежало вне сферы его интеллектуальных интересов. Правда, к сексу он относился весьма положительно. Именно этому человеку Линда писала пространные письма, пытаясь объяснить, что именно происходило с ней в процессе психотерапии. Линда не замечала его неприязнь, она удвоила усилия и вдруг «осозна¬ла», что в его лице просто нашла замену отцу. Ока¬зывается, Линда всего-навсего надеялась, что ее на¬конец-то поймут. Отрезвление пришло вместе с мучи¬тельным, давно сдерживаемым чувством стыда. Она прямо сказала: «Я кажусь себе такой смешной, ведь я словно говорила со стенкой и ждала от нее ответа, ну точь-в-точь, как маленький ребенок». Я спросила: «А Вы бы смеялись, увидев ребенка, который вынужден доверять свои горести и печали стенке, так как боль¬ше некому?» Пациентка заплакала навзрыд, выразив тем самым тщательно скрываемое с детства ощуще¬ние полного одиночества. Но одновременно она изба¬вилась от крайне болезненного, губительного чувства стыда.
Только гораздо позднее Линда смогла на эмоцио-нальном уровне пережить ощущение «разговора со стеной», которое она испытывала в детстве. Эта жен-щина, обычно выражавшаяся ясным языком, говори¬ла при этом довольно путано, перескакивала с одно¬го на другое, не давая мне возможности разобраться в ее словах. Вероятно, я оказалась в положении ее родителей, которые также не могли ничего понять в ее душе. Линда, преисполнившись ненавистью и яро¬стью, открыто обвинила меня в полном равнодушии к ней. Она спутала меня со своей матерью, первый год жизни которой прошел в детском приюте, что в конеч¬ном счете помешало ей сблизиться с дочерью.
Дочь, в свою очередь, знала об этом давно, но знать – еще не значит пережить. Кроме того, со¬страдание к матери мешало Линде уделять должное внимание собственным ощущениям. Образ «несчаст¬ной матери» воспрепятствовал проявлению подлин¬ных чувств. Только град упреков, обрушившихся спер¬ва на меня, а потом уже в моем лице на мать, позво¬лил Линде заглянуть в свою душу и убедиться, что от¬чаяние и ощущение полной безнадежности вызваны отсутствием в детстве контакта с самым близким че¬ловеком. Вытесненные в бессознательное воспоми¬нания о матери, так и не пожелавшей или не сумев¬шей сблизиться с дочерью, сохранили у Линды ощу¬щение «разговора со стеной», отделявшей ее от дру¬гих людей, и это доставляло ей сильную душевную боль. Позволив себе крайне резко упрекнуть мать, Линда в результате избавилась от синдрома навязчи¬вого повторения, от навязчивого стремления вернуть ситуацию детских лет. Это стремление заключалось в том, что она время от времени находила не понима¬ющего и не желающего ее понять человека и ставила себя в полную зависимость от него.

Выражение презрения через сексуальные извращения и невроз навязчивого состояния
Если мы исходим из того, что формирование эмо-циональной сферы человека,- основы его душевно¬го равновесия – зависит от реакции родителей на по-требности и ощущения ребенка, которые он выражает уже в первые дни жизни, тогда нам следует предполо-жить, что именно в те дни, возможно, пишется сцена¬рий будущей трагедии. Если мать неправильно вела себя, не сознавая, что нужно просто радоваться са¬мому факту присутствия в ее жизни ребенка, а пола¬гала, что ребенок должен удовлетворять определен¬ным представлениям, то она тем самым произвела первую селекцию. Произошло отделение «добра» от «зла», «уродства» от «красоты», «верного» от «лож¬ного». Ребенок сразу же почувствует эту селекцию, начнет отныне усваивать только систему ценностей родителей.
Получивший такой урок еще в младенческом воз-расте ребенок будет вынужден смириться с тем, что какие-то его качества попросту не нужны матери. На-пример, от ребенка ожидают, чтобы он как можно скорее научился правильно отправлять естественные

потребности, иначе он, дескать, шокирует окружаю¬щих. На самом деле родители просто не желают, что¬бы он своими вполне нормальными действиями нару¬шил табу, интернализация которого произошла в да¬леком детстве, чтобы вытесненный в бессознатель¬ное страх вырвался наружу. Ведь тогда они тоже боя¬лись «произвести дурное впечатление».
В своих дневниках мать писателя Германа Гессе Мария описывает, как в четыре гида ее «сломали», помешав, если так можно выразиться, свободному во-леизъявлению девочки. Четырехлетний Герман сво¬им упрямством доставлял ей сильные страдания, она с переменным успехом боролась с ним и, наконец, когда ему исполнилось пятнадцать лет, отдала его в интернат для умственно отсталых и страдающих эпи¬лепсией детей в Штеттене, чтобы там «его научили во всем слушаться родителей». В потрясающем, преис-полненном гнева письме Гессе пишет им: «Будь я пие-тистом, а не просто человеком, то, наверное, смог бы надеяться встретить у вас понимание». Но мальчику пришлось делать вид, что он «исправился», ибо толь¬ко в этом случае родители были согласны забрать его из интерната. В дальнейшем Гессе научился игнори¬ровать свои подлинные чувства и, как и большинство детей, стал всячески идеализировать своих родите¬лей. Он, казалось бы, вполне искренне извинился пе¬ред отцом с матерью в одном из своих стихотворе¬ний, признав, что «своим поведением» сильно испор¬тил им жизнь.
Многих людей всю жизнь мучит это гнетущее чув¬ство вины. Они считают, что не оправдали ожиданий родителей. Бессмысленно приводить им разумные доводы и доказывать, что нельзя в ущерб самовыра-жению удовлетворять потребности родителей. Ника¬кие доводы не могут помочь человеку избавиться от чувства вины, так как оно зародилось в далеком дет-стве и живет в нем подсознательно. Справиться с ним можно лишь с помощью длительного курса глубинной психотерапии.
Нельзя спокойно жить, примирившись с ощущени¬ем, что любили не тебя, а только твои положительные качества. Понимание этого приводит к сильнейшей душевной травме. Единственная возможность изле¬чить ее – ощутить скорбь и дать выход естественным чувствам. Стремление к величию, приводящее, прав¬да, порой к депрессии, позволяет лишь загнать это чувство еще глубже в бессознательное. Напротив, на¬вязчивый синдром возвращения в детство характери¬зуется тем, что истинные чувства все же проявляют¬ся, хотя и остаются непонятыми. (В этой связи доста¬точно вспомнить о различных сексуальных извраще¬ниях и неврозе навязчивых состояний). Негативное, порой презрительное отношение родителей к ребенку не может не отразиться на его дальнейшем развитии. Отныне он всегда будет подсознательно помнить об их реакции. Ужас и отчуждение, отвращение и возму-щение, страх и панические возгласы зачастую вызы-вались такими совершенно естественными действия¬ми ребенка, как онанизм, изучение собственного те¬ла, мочеиспускание или испражнение, его любозна-тельностью или неудовольствием, возникавшим в ре-зультате разочарования или если потребности ребен¬ка не удовлетворялись. В дальнейшем человек уже смотрел в сходных ситуациях на других людей испу-ганными глазами своей матери и испытывал анало-гичные чувства. Именно они порождают в человеке навязчивые действия и сексуальные извращения, ко-торые, в сущности, лишь воспроизводят болезненные ситуации прежних лет. Но человек не может самосто-ятельно прийти к такому выводу.
Пациенту, пожелавшему рассказать психотерапев¬ту о своих сексуальных извращениях или застарелой привычке к онанизму, придется претерпеть тяжкие ду-шевные муки. Разумеется, он может делать это безо всяких эмоций, так, словно сообщает обычные сведе¬ния о постороннем человеке. Но такая манера бесе¬ды с психотерапевтом не избавит пациента от ощу¬щения одиночества и не позволит трезво взглянуть на свое детство. Только стыд и страх позволят ему по¬нять, что с ним тогда произошло. Оказывается, он не делал ничего особенного, но за это ругали и унижа¬ли. Он буквально поражен тем, что загнанное глубоко внутрь чувство стыда преспокойно соседствовало с его вполне терпимым и даже современным отношени¬ем к сексу. Только эти ощущения позволяют пациен¬ту понять, что бессознательно избранная им когда-то тактика приспособления к пожеланиям и требовани¬ям окружающих с помощью изгнания в бессознатель¬ное определенных чувств объяснялась не трусостью, а элементарным желанием выжить.
Неужели порой мать действительно представляет такую опасность для собственного ребенка? Да, если она гордилась тем, что была едва ли не образцовой дочерью, в шесть месяцев уже была приучена поль-зоваться горшком, в годовалом возрасте соблюдала все правила гигиены, а в шесть лет «по-матерински» заботилась о своих младших братьях и сестрах и т. д. Она видит, что ее ребенок переживает те чувства, которые она старательно подавляла в себе в детстве и которые могут проявиться совершенно внезапно. Именно этого она и опасается. Одновременно ребе¬нок для нее – замена тем самым младшим братьям и сестрам, о которых она так по-матерински заботи¬лась. Но теперь ребенок не просто заменяет ей их, нет, она еще завидует ему, поскольку он может жить просто и естественно. Иногда такая зависть даже мо¬жет вызвать у нее ненависть. Поэтому мать то и дело бросает на ребенка весьма выразительные взгляды, чтобы его «воспитать».
Ребенок не в состоянии отказаться от собственного Я, но оно может проявляться в скрытой форме. Чело¬век уже приспособился к требованиям окружающих, образовалось мнимое Я, но его истинное Я проявля¬ется в неврозах навязчивых состояний, сексуальных извращениях, и это сопряжено с настоящими муками. Это истинное Я, по сути, так же скрыто, как и в те вре-мена, когда мать испуганно реагировала на «неадек-ватное» поведение ребенка. Сексуальные извраще¬ния и неврозы навязчивого состояния есть эпизоды одной и той же драмы, постоянно разыгрывающейся в бессознательном человека. Облик взволнованной, испуганно смотрящей на него матери он пронесет че¬рез годы. С этим обликом связано презрение к себе, без которого он уже не способен удовлетворить мно¬гие свои естественные потребности, например, испы¬тать оргазм (да и то способ удовлетворения этой по¬требности не будет естественным: ему потребуется некий фетиш). Попытки критически осмыслить свое прошлое порождают кажущиеся абсурдными, внуша¬ющие страх идеи.
Весь трагизм бессознательных отношений ребенка и матери, не испытавших бондинга, понимаешь, ощу¬тив вместе с пациентом разрушительную силу син¬дрома навязчивого возвращения в детство и став зри¬телем драмы прошлых лет.
32-летний Михаэль страдал сексуальной аномали¬ей, он хранил в своем бессознательном негативную реакцию матери на свое поведение в детстве и посто-янно опасался, сам не зная почему, аналогичного от-ношения к нему других людей. Он вел себя совершен¬но предосудительно, нарушал нормы общественной морали, сделался объектом презрения в глазах окру-жающих и вполне справедливо опасался наказания. Если бы окружающие внезапно одобрили его поведе¬ние и его склонность именно к такого рода извращени¬ям (в определенных кругах такое случается), он, Ми¬хаэль, вероятно, внешне изменился бы, но все равно не смог бы избавиться от своих неврозов. Ведь ему не просто хотелось, чтобы окружающие оправдыва¬ли его поведение, нет, он неосознанно стремился вы¬звать у людей неприязнь, поскольку испуганные глаза окружающих служили для него жизненным стимулом. Поэтому на сеансе психотерапии он держал себя так, что в итоге психотерапевт уже не мог скрывать своего отвращения к нему. Михаэль, как и многие ему подоб-ные, просто не мог передать словами всего того, что случилось с ним в начале жизненного пути.
Но вызывающее поведение не принесло ему поль¬зы, пока он не дал выхода детским чувствам и не пришел к осознанию истинных причин своего пове¬дения. Внезапно нахлынувшие воспоминания о тра¬гических переживаниях оказали целительное воздей¬ствие: слепая страсть к саморазрушению уступила место искренней и глубокой скорби. Душе стало по-настоящему больно, и уже не нужны были никакие из¬вращения. Становится ясно, на какой скользкий путь мы встаем, пытаясь помочь пациенту, с первых сво¬их дней приученному ничего не чувствовать, найти истоки «конфликта влечений». Разве человек, лишен¬ный таких чувств, как гнев, ощущение одиночества и беспомощность, ревность и влюбленность, может испытывать инстинктивные влечения? О каком «кон-фликте влечений» здесь вообще может идти речь?
За последние десять лет я получила много писем от читателей, которые мне писали, что в подростко¬вом возрасте взрослые совершили над ними эмоцио¬нальное и сексуальное насилие. Однако, будучи под¬ростками, они не поняли этого, так как заметить оче¬видные факты им мешали вытесненные в бессозна¬тельное воспоминания о детстве. Лишь когда они про¬читали мою книгу «Du sollst nicht merken» («Не заме¬чай!»), в их душе зародились сомнения и «подозре¬ния». Раньше им даже в голову не могло прийти, что их стремление к любви было использовано им во зло, так как они не могли на эмоциональном уровне вос¬принять боль, которую им причиняли. От этого их от¬учили в детстве. Единственным выходом была иде¬ализация взрослого («лучшего друга», «спасителя», «учителя», «властителя умов»). Нередко такие под¬ростки оказывались в зависимости от определенных форм сексуальных отношений или наркотиков или от того и другого. Борьба этих людей за легализацию тех или иных извращений сексуального или несексуаль¬ного свойства есть также проявление нежелания оки¬нуть трезвым взором свой жизненный путь.
У многих людей потребность в защите, заботе, лас¬ке и страстное желание любви в достаточно раннем возрасте уже неразрывно связаны с сексуальными потребностями. В зависимости от своей сексуальной ориентации, они обычно объединяются в те или иные группы; часто они некритически воспринимают раз-личные концепции, оправдывающие их сексуальные пристрастия, и наивно полагают, что «наука доказа¬ла нормальность их поведения». На самом деле они лишь стремятся сохранить подлинную историю своей жизни в бессознательном. Когда-то над ними измыва¬лись без зазрения совести, и теперь они часто точно так же издеваются над своими сексуальными партне¬рами.
Я думаю, что при лечении таких пациентов психо-терапевту ни в коем случае не следует навязывать им свое мнение, иначе успеха не достичь. Кроме то¬го, они легко оказываются жертвами любой идеоло¬гии. Таким пациентам следует объяснить, что они мо¬гут «открыть для себя свое прошлое», осознать его и освободиться от наклонностей, которые вредны как для других людей, так и для них самих. Часто лишь кажется, что то или иное сексуальное поведение обу¬словлено импульсивным желанием, инстинктом, но это не так — пациент отказывается от этого поведе¬ния, как только начинает жить своими собственными чувствами и следовать своим действительным ин¬стинктам.
8-го июня 1978 года журнал «Штерн» опубликовал репортаж из борделя, расположенного в знаменитом гамбургском квартале Санкт-Паули. Из этой публи¬кации я позаимствовала следующую фразу: «Истин¬но мужская мечта, столь же привлекательная, сколь и нелепая: чтобы женщины ласкали тебя, как мла¬денца, а ты безраздельно владел ими, как турец¬кий паша». Эта «истинно мужская мечта» не просто нелепа, она еще и порождена наиболее естественной и оправданной потребностью младенца. Мир наш, безусловно, выглядел бы совершенно по-иному, если бы новорожденный, ни в малейшей степени не стара¬ясь удовлетворить потребности матери, мог бы «рас-поряжаться» ею, как турецкий паша своими женами. От матери же требовались бы только ласка и забота.
Репортер попытался выяснить у завсегдатаев бор-деля, что больше всего понравилось им в этом заве-дении. Вот что написал он, обобщив их ответы: «Муж-чинам нравится ощущение полной власти над де-вушками. Не нужно, как подружке, объясняться в люб-ви. Ни обязательств, ни душевных драм, ни укоров совести. Пропало желание – можешь уходить. Пла¬ти и свободен. А нечто унизительное, что есть в та¬кой связи для мужчины (именно для него!) только уси¬ливает возбуждение. Правда, клиенты не слишком охотно говорят на эту тему» (курсив мой.- А.М.)
Первопричина таких низменных побуждений, как желание постоянно испытывать чувство униженности и стыда, равно как и чувства презрения к самому се¬бе, самоотчуждения – заключается в наличии син¬дрома навязчивого повторения. Сексуальное поведе¬ние мужчин, о которых пишет «Штерн», обусловле¬но невозможностью другим способом получить сексу-альное наслаждение, кроме как благодаря «возвра-щению» в детство, воспоминаниям о том, как тебя презирали в детстве. Тем не менее данный синдром может быть устранен. Необходимо только подверг¬нуть бессознательное тщательному анализу, чтобы понять природу синдрома. Если же этого не сделать, то синдром сохранится на всю жизнь, а человек будет страдать от непонимания.
Против бессознательного бессильны любые гром¬кие заявления и запреты. Только эмоциональное вос-приятие и самопознание позволят ощутить и осознать чувства, которые испытывал ребенок. Мать должна понять, что своей иронической репликой, маскирую¬щей неуверенность в себе, она может глубоко задеть самолюбие ребенка, заставить его испытывать стыд. Но если она сама никогда не чувствовала себя уни¬женной и презираемой, зато, защищаясь, прибегала к иронии, значит, она не сможет понять всю степень нравственных страданий ребенка.
Аналогичным образом обстоят дела и у большин¬ства психотерапевтов и психиатров, как занимающих¬ся частной практикой, так и работающих в клини¬ках. Они, правда, вместо слов «плохой», «нечистый», «злой», «эгоистичный», «испорченный» использу¬ют термины «нарциссизм», «эксгибиционизм», «де¬структивное поведение», «регрессивный синдром», «неопределенная симптоматика», не замечая, что в их устах эти термины имеют негативный оттенок. Они со своим набором абстрактных терминов, своим «на¬учным подходом», своей объективирующей позици¬ей и страстным желанием непременно поставить ди¬агноз чем-то схожи с матерями, бросающими презри¬тельные взгляды на своего трехлетнего ребенка.
Нередко психотерапевт, столкнувшись с презри-тельным отношением к нему пациента, отстаивает свое превосходство с помощью научных теорий. Тем самым он возводит вокруг себя защитный вал, как бы отгораживаясь от подлинного Я чужого человека. Оно не откроется ему, как не открылось в свое время ма-тери. Но если благодаря собственной чуткой духов¬ной организации ему вдруг удастся проникнуться по-ниманием к сидящему напротив человеку, заглянуть в его детство, осознать, что он, в сущности, не виноват в том, что презирает целителя, ибо сам так и остал¬ся маленьким ребенком, презираемым и отвержен¬ным, тогда психотерапевту уже не потребуется подво¬дить под свое поведение солидную теоретическую ба¬зу, ибо он не будет чувствовать себя уязвленным. Тео¬рию знать важно. Однако даже правильную теорию психотерапевту не следует рассматривать как оборо-нительное оружие, ибо ему не следует уподобляться авторитарным родителям.

«Пагубные пристрастия» в мире детства Германа Гессе как пример «зла»
Не приводя конкретных наглядных примеров очень трудно описать, что испытывает в жизни человек, ко-торый столкнулся в детстве с презрительным отноше-нием к нему со стороны родителей, в особенности с презрением к своим чувствам и своей жизнерадост-ности. Разумеется, можно было бы использовать раз-личные научные модели, чтобы показать, как человек пытается отстоять право на выражение своих чувств, но это не позволяет передать эмоциональную атмо¬сферу, показать читателю душевные муки человека. Иными словами, об эмпатии в таком случае не может быть даже речи. Чисто теоретические построения ли¬шают нас возможности проникнуть в эмоциональный мир пациента, мы спокойно можем обсуждать чужие проблемы, классифицировать их, ставить диагноз и вообще говорить о пациентах на профессиональном языке, непонятном им. Такую методику я отвергаю, за¬то всегда стараюсь приводить примеры из жизни.
Ведь только рассказ о жизни конкретного челове¬ка позволяет показать, почему пациент пришел к вы¬воду, что нечто, сделанное им в детстве, есть «зло»;

только так можно в полной мере ощутить, как трудно ребенку разгадать, почему родители с самого начала жестоко обращались с ним. При известных условиях он всю жизнь будет напрасно пытаться вырваться из возведенных вокруг его души крепких тюремных стен, не позволяющих человеку увидеть в истинном свете себя и свою судьбу.
Я решила проанализировать эту необычайно слож¬ную проблему на примере Германа Гессе не только потому, что история, о которой я расскажу, уже извест¬на, а потому, что в своих произведениях он сам доста¬точно откровенно рассказывает о собственных пере¬живаниях и ощущениях.
На первых же страницах «Демиана» описывается семья, где царят добрые патриархальные нравы и культ чистоты и где ребенок, вынужденный прибег¬нуть ко лжи во спасение, не встречает у родителей ни малейшего понимания. (По ряду косвенных призна¬ков можно догадаться, что Гессе описывает обстанов¬ку, в которой родился и вырос.) Итак, ребенок остает¬ся один на один со своим грехом и чувствует себя вко¬нец пропащим, озлобленным и отверженным малень¬ким человечком, хотя никто не ругает его (они ведь не знают «ужасной истины») и все относятся к нему с симпатией.
Эта ситуация многим хорошо знакома. Нам такжеприсуще желание идеализировать свой отчий дом. Это желание отражает как потребность по-прежнему смотреть на мир глазами ребенка, так и подспудные воспоминания о жестоких методах воспитания.
Как и почти все родители, так и мои не помогали тем пробудившимся инстинктам, о которых не говори¬ли. Помогали они только, с беспредельной заботли¬востью, моим безнадежным попыткам отвергнуть реальность и по-прежнему жить в мире детства, ко¬торый становился все нереальнее и лживее. Не знаю, многое ли тут способны сделать родители, и своих ро¬дителей нисколько не упрекаю. Это было мое дело -справиться с собой и найти свой путь, и делал я свое дело плохо, как большинство людей благовоспитан¬ных, (курсив мой.- А.М.) .
Родители кажутся ребенку людьми, свободными от инстинктивных желаний, так как они могут скрывать свою сексуальную активность, в то время как их ре-бенок находится под постоянным контролем .
Первую часть «Демиана», на мой взгляд, легко по-нять на эмоциональном уровне. Это относится и к чи-тателям, выросшим в совсем другой социальной сре¬де. Продолжать чтение мне было довольно затруд¬нительно из-за весьма своеобразной системы ценно¬стей автора. Вероятно, он унаследовал ее у родите¬лей, которые были миссионерами во втором поколе¬нии. Своеобразие неосознанных моральных критери¬ев Гессе нашло отражение во многих его произведе¬ниях, но проще всего интерпретировать их на приме¬ре «Демиана».
Собственный горький опыт (старшие ребята шан-тажировали его с применением насилия) не принес Синклеру – главному герою – никакой пользы и не способствовал лучшему пониманию мира. Зло он вос-принимал (согласно принятой у миссионеров терми-нологии) как «нечто пагубное». Его воплощением бы¬ла отнюдь не жестокость, но какие-то вроде бы совер-шенно вздорные поступки, например, пьянство в трак-тире.
Столь специфическое представление о феномене зла маленький Герман заимствовал у своих родите¬лей. Поэтому все, что произошло и происходит по-

подлость, в обыденность и пошлость!.. Почему так? Неужели у других было по-другому?» [Рус. перевод цит. по тому же тому Собр. соч., с. 330, пер. С. Апта.]
сле появления в рассказе бога Абраксаса, призванно¬го «соединить Божественное и дьявольское», кажется чем-то странным и не имеющим логической связи с предыдущим повествованием и нас больше не трога¬ет. Зло как бы искусственно объединяется с Добром. Мальчику кажется, что он уже никогда не избавится от «зла», ибо страх и чувство вины уже приумножили «зло» в его душе и дали ему эмоциональный заряд. Остается лишь «убить» его в себе.
«Я снова искренне старался построить на разва¬линах рухнувшей жизни некий „светлый мир“, сно¬ва жил одним-единственным желанием освободить¬ся от темного и злого 6 себе и целиком пребывать в светлом, преклонив колена перед богами.» (курсив мой.- А.М.) .
В 1977 году в Цюрихе прошла выставка, посвящен-ная творчеству Гессе. На ней я увидела картину, ви-севшую над кроватью маленького Германа. Справа был показан «путь истинный», полный терниев и стра¬даний, которые вел прямо на небо. Слева путнику бы¬ли уготованы всяческие радости, но зато эта дорога вела в ад. На пути к нему встречалось несколько трак¬тиров. Вероятно, женщины того социального слоя хо¬тели с помощью грозных предостережений удержать мужей и сыновей от посещения питейных заведений.
Много внимания трактирам уделяется и в «Демиане». Это довольно странно хотя бы уже потому, что у Гер-мана не было никакой потребности наведываться в трактир. Ему всего лишь хотелось вырваться из узких рамок навязанной ему родителями системы ценност¬ных координат.
Любой ребенок создает для себя образ зла, исхо¬дя из возникших в атмосфере отчего дома запретов и страхов. Потребуется много времени и усилий для того, чтобы человек осознал, что нет поводов для об¬винений себя в «пагубных пристрастиях» и не сле¬дует относить эти «пристрастия» за счет «низменных инстинктов». Это только вполне понятная латентная реакция на причиненные в детстве и так и не исце¬ленные душевные травмы. Но, в отличие от ребенка, взрослый человек способен выявить причины скры¬той душевной болезни, избавиться от нее и даже из¬виниться перед посторонними людьми за бессозна¬тельно причиненные им обиды. В сущности, он дол¬жен сделать это не только ради них, но и ради себя. Ведь избавиться от мучающего с детства неосознан¬ного чувства вины мы можем лишь в том случае, если не будем умножать груз ошибок и прегрешений.
Насколько Гессе боялся потерять родительскую «любовь» и насколько этот страх угрожал лишить Гес¬се подлинного Я, свидетельствует следующий фраг¬мент из «Демиана»:
«Но там, где мы выказывали любовь и уважение не по привычке а по собственной воле, там, где мы бы¬ли учениками и друзьями по зову сердца,- там горек и ужасен тот миг, когда мы вдруг догадываемся, что главная струя нашего естества хочет увести нас от то¬го, кого мы любили. Тогда каждая мысль, отвергаю¬щая прежнего друга и учителя, направляет свое ядо¬витое жало в наше собственное сердце, тогда каж¬дый наш оборонительный урад попадает нам же в ли¬цо. Тогда на ум тому, кто не сомневался в своей нрав¬ственности, приходит, клеймя его позором, слова «ве¬роломство» и «неблагодарность», тогда испуганная душа боязливо бежит назад, в милые долы доброде¬телей детства, и никак не может поверить, что и этот разлом должен произойти, что и эта связь долж¬на быть оборвана» .
А в «Душе ребенка» прямо сказано: «Если бы мне надо было свести все это мучительное противобор¬ство чувств к какому-то главному ощущению и опре¬делить его каким-то одним названием, то я не нашел бы другого слова, как „страх“. Страх, страх и неуве¬ренность – вот что испытывал я во все эти часы отрав¬ленного детского счастья: страх перед наказанием, страх перед собственной совестью, страх переддвижениями моей души, на мой тогдашний взгляд за¬претными и преступными.» (курсив мой.- А.М.).
В «Душе ребенка» одиннадцатилетний мальчик, желая иметь рядом с собой какие-нибудь вещи, при-надлежащие любимому отцу, крадет из его комнаты несколько винных ягод. Гессе с любовью и понимани¬ем описывает ощущения своего героя. Он очень оди¬нок, его мучают чувство вины, страх и отчаяние, на смену которым после обнаружения пропажи и уста¬новления личности совершившего «зловредное дея¬ние» приходят чувства униженности и стыда. Художе¬ственная сила и выразительность текста наводят на мысль, что речь здесь идет о реальном событии. Это подтверждается записью в дневнике матери Гессе. 11 ноября 1889 года она отметила: «Выяснилось, что инжир украл Герман» (курсив мой.- А.М.).
Из дневника, опубликованного в 1966 году, равно как и из обширной переписки родителей Германа с близкими и дальними родственниками видно, какие страдания пришлось претерпеть маленькому мальчи¬ку. Тонкая духовная организация и повышенная чув-ствительность только мешали Гессе (как, впрочем, и многим его сверстникам) наладить отношения с роди-телями. Очень часто именно неординарные способ¬ности ребенка (сильная эмоциональная восприимчи¬вость, любознательность, высокий интеллектуальный уровень и здоровый скептицизм, включающий в се¬бя критическое отношение к окружающим) приводят к затяжному конфликту с родителями, пытающимися воздвигнуть вокруг сына или дочери частокол из пра-вил, предписаний и поучений, которые препятствуют нормальному развитию ребенка. Возникает парадок-сальная ситуация: родители, гордящиеся и восхища-ющиеся своим одаренным ребенком, вследствие соб-ственных внутренних побуждений отвергают, подав¬ляют или даже разрушают самое лучшее в нем, его сущность. Два высказывания матери Германа Гессе как нельзя лучше свидетельствуют о том, что эти раз¬рушительные действия вполне сочетаются с якобы продиктованной исключительно любовью тревогой за судьбу ребенка.
1 (1881): «Герман идет в детский сад, его бурный темперамент очень беспокоит нас» (Герману три го¬да).
2 (1884): «Наш маленький Герман, чье воспитание давалось нам с таким трудом, здорово изменился в лучшую сторону. Мы отдали его в школу-интернат, где он почти безотлучно находился с 21 января по 5 июня. Только на выходные мы забирали его домой. Он дер-жится молодцом, только сильно похудел, побледнел и вид у него довольно подавленный. Тем не менеея уверена, что пребывание там благотворно сказа¬лось на Германе и обращаться теперь с ним гораз¬до легче». (Добавлю, что мальчику уже семь лет.)
Ранее (14 ноября 1883 г.) его отец Иоганн Гессе на-писал в дневнике: «С Германом, который в школе-ин-тернате отличается едва ли не образцовым поведени-ем, иногда очень трудно совладать. Пусть это звучит для нас оскорбительно, пусть мы унизим этим себя, но я всерьез подумываю над тем, а не отдать ли нам его в приют или даже просто в чужие руки. У нас часто сдают нервы, быт наш не налажен, а тут требуются железная воля и дисциплина. Похоже, наш сын раз-носторонне одаренный мальчик: он наблюдает за лу¬ной и облаками, часами импровизирует у фисгармо¬нии, прекрасно рисует карандашом и пером, отлично поет, когда захочет, и ловко подбирает рифмы» (кур¬сив мой.- А.М.).
Однако в «Германе Лаушере» (Hermann Lauscher) Гессе слишком идеализирует свое детство и своих ро-дителей . Он не захотел описать себя таким, каким он был когда-то: своенравным, строптивым и непослуш-ным ребенком. В душе Гессе не нашлось места для этой необычайно важной частицы его Я. Страстный поиск собственного Я не увенчался успехом.
О наличии у Германа Гессе мужества, таланта и способности испытывать глубокие чувства свидетель-ствуют не только его литературные произведения, но и его письма. Особенно показательно в этом отноше¬нии преисполненное гневом письмо из Штеттена, на-писанное им в пятнадцатилетнем возрасте. Но на ос-новании ответа отца, записей матери и приведенных выше цитат из «Демиана» и «Души ребенка» мож¬но сделать однозначный вывод о том, что на Гессе сильно давил груз вытесненных в бессознательное переживаний детских лет. Несмотря на огромную по-пулярность и Нобелевскую премию, Гессе в зрелом возрасте очень страдал от трагического самоотчуж-дения, которое психотерапевты коротко называют де-прессией.

Последствия насилия над ребенком для общества
Если бы мы сказали пациенту, что, живи он не в та-

нем дне,- все это ничто по сравнению с запомнившейся мне с первых детских лет картиной».
ком больном обществе, как наше, с его ограничени¬ями и чрезмерно жесткими императивами, его склон¬ность к извращениям не представляла бы такой се¬рьезной проблемы, то вряд ли это помогло бы ему. Он по-прежнему считал бы себя выдающейся, един-ственной в своем роде личностью, которую окружаю¬щие не понимают и не ценят. Но такие умозрительные построения привели бы к тому, что он приуменьшил бы подлинный трагизм своей ситуации. Ведь он дол¬жен прежде всего понять, почему события его дале¬кого прошлого вновь и вновь оживают в памяти, да¬вая о себе знать в виде синдрома навязчивого возвра¬щения в детство. Общественные нормы, безусловно, играют роль в его жизни, но они укореняются в пси¬хике не как абстракция, а в связи с эмоциями пер¬вых детских лет. Поэтому облегчить участь пациента могут не абстрактные знания и не попытки взросло¬го человека «просветить» его; помочь ему в этом мо¬гут создающиеся при помощи психотерапевта ситуа¬ции, в которых пациент вновь испытает свой первый страх – страх ребенка перед презрительным отноше¬нием к нему горячо любимых родителей. Вполне есте¬ственной реакцией на это отношение являются возму¬щение и скорбь. Чем изощреннее интеллектуальные концепции, тем шире пропасть между ними, с одной стороны, и инстинктами, бессознательным, с другой.
Поэтому никакие попытки объяснить пациенту, что алкогольная или наркотическая зависимость есть всего лишь реакция на жизнь в больном обществе, не избавят его от губительных влечений. Сам он охотно принимает объяснения, ибо они позволяют скрыть бо¬лезненную правду. Но он не только может, но и просто обязан ради собственного излечения позволить себе открыто выразить гнев и возмущение или испытать чувство бессилия. Ведь его нынешнее невротическое состояние объясняется так и не осознанными им дей¬ствиями родителей, когда-то под своим неусыпным контролем навязавших ему собственные представле¬ния о правилах приличия. (И эти представления, ко¬нечно, соответствовали общественным нормам.) Чте¬ние книг или лекции о неврозах не избавят его от бес-сознательных воспоминаний о противоестественном по сути своей поведении родителей, выражавшемся в насилии над человеком. Многие нуждающиеся в по-мощи – неглупые люди. В газетах и книгах они читают о безумной гонке вооружений, о беспощадной эксплу-атации природных ресурсов, о насквозь лживых ре¬чах дипломатов, о пренебрежении к интересам граж¬дан со стороны власти, о бессилии отдельного че¬ловека, вынужденного приспосабливаться и жить по не им придуманным правилам. Они размышляют обо всем этом, но нашим пациентам не дано вернуться в мыслях к первопричине своих несчастий – нелепо¬му и противоречивому поведению своих родителей. Они не могут вспомнить, как в детстве отец с матерью относились к ним, поскольку тогдашние боль и гнев перемещены в сферу бессознательного. Поворот на-ступает только в случае внезапного проявления этих чувств с привязкой их к конкретным ситуациям тех лет. Становится очевидной односторонность имевших ме¬сто отношений между родителями и детьми, становят¬ся понятными действия родителей.
Подавление свободы и прямое или косвенное при-нуждение к приспособленчеству начинаются не в офисе, не на фабрике и не в партийных структурах, а непосредственно в колыбели. Воспоминания об этом прессинге затем вытесняются в бессознательное, и это лишает человека способности прислушаться к лю¬бым разумным аргументам. Такой человек и в зрелые годы остается существом, покорным и подвластным чужой воле.
Для человека, подвергшегося в детстве манипули-рованию и как бы отгородившего стеной свой внутрен-ний мир от внешней среды, вытесненное в бессозна-тельное чувство гнева может впоследствии стать пи-тательной почвой для активного «участия в политиче-ской жизни». В яростной полемике с политическими противниками человек дает волю эмоциям и частич¬но «выпускает пар», не переставая, однако, полагать, что в раннем детстве он вел себя прямо-таки идеаль¬но. Но привычка к послушанию проявится в таком слу¬чае в неукоснительном подчинении политическим ли¬дерам или партийной дисциплине.
Однако осознание всего этого, сопровождающееся чувством скорби, обычно приводит не к снижению со-циальной или политической активности, а исключи-тельно к избавлению от синдрома навязчивого повто-рения и к осмысленным, целенаправленным действи¬ям без какого-либо ущерба для самого себя.
Потребность в создании все новых иллюзий и спо-собов отрицания прошлого исчезает, уступая место открывшейся возможности испытать свои подлинные чувства. Мы подсознательно боялись, что случится нечто страшное и стремились этого не допустить. Но тут мы понимаем, что это страшное больше не повто¬рится, ибо оно уже случилось в самом начале наше¬го жизненного пути, когда мы были совершенно без-защитны.
Психотерапевт может, правда, добиться времен¬ных результатов, продемонстрировав пациенту более терпимое отношение к его порокам и избавив его (опять же временно) от угрызений совести. (Функции психотерапевта может на себя взять и психокоррек-ционная группа). Но смысл психотерапии заключает¬ся отнюдь не в изменении судьбы пациента, а в со¬здании условий, при которых он мог бы «встретиться» во своим прошлым и преисполниться скорбью. Паци¬ент должен обнаружить в себе вытесненные в бессо¬знательное эмоции с целью испытать их заново и по¬нять, что в детстве родители не воспринимали его как личность и потому неосознанно манипулировали им. Снисходительность психотерапевта или членов пси-хокоррекционной группы, по большому счету, ничего не дает. Знания и усилия воли здесь также не помо¬гут, так как пациент, даже повзрослев, едва ли не каж¬дой клеткой своего организма по-прежнему чувству¬ет на себе презрительные взгляды родителей, и это мучит его, накладывает отпечаток на отношение па¬циента к людям и к себе самому, поэтому какая-либо позитивная психоаналитическая работа оказывается невозможной. Выражение «время – лучший лекарь» к неврозам не подходит, добиться коренных перемен можно только в ходе установления истинной подопле¬ки заболевания.

Одиночество презирающего
Презрение пациента к окружающим может иметь разные причины. Оно блокирует нежелательные чув-ства, то есть сохранившиеся с детства в бессозна-тельном чувства отчаяния, стыда и ярости, вызван¬ной тем, что родители не выполняли желания ребен¬ка. Как только удается пережить эти чувства, уже бу¬дучи взрослым, презрение к людям может исчезнуть. Презрение к людям и болезненная страсть к разного рода достижениям и рекордам («он не может, а я мо¬гу») представляются некоторым гарантией того, что удастся избежать депрессии. Но это не так, ибо любят такого человека лишь за его достижения. Стремле¬ние к величию питает иллюзии, но оборачивается тем, что в глубине души человек остается презираемым существом. Ведь все, что в нем не попадает под опре-деления «великолепный», «сильный» и «умный», до-стойно презрения. Таким образом, в душе он, как и в детстве, бесконечно одинок. Он презирает бессилие, слабость и неуверенность в себе, то есть свойства, которые были присущи беспомощному ребенку. До-казательством этого служит периодически повторяю-щийся сон одного из моих пациентов.
Сорокапятилетнему Гансу, из-за мучивших его на-вязчивых состояний посещавшему уже второго психо-терапевта, все время снилась смотровая башня, рас-положенная в болотистой местности на окраине его любимого города. Стоя на ней, Ганс наслаждался ви-дом города, но одновременно испытывал грусть и тос¬ку. Да и попасть на башню было не так-то просто, на пути к ней постоянно возникали какие-то препятствия, и входной билет доставался Гансу не так-то легко. В действительности же в этом городе не было смотро¬вой башни, но тем не менее Гансу снилось, что баш¬ня там есть, и местность казалась ему хорошо знако¬мой. Характерно, что во сне Ганса никогда не покида¬ло чувство одиночества. Сеансы психотерапии при¬внесли в этот сон значительные изменения. К немало¬му удивлению Ганса, теперь у него не было проблем с входным билетом. Затем саму башню снесли, но зато через болото проложили мост, и он теперь мог ходить в город пешком и видеть «пусть не все, но кое-что» с близкого расстояния. Ганс даже вздохнул с облег-чением, так как страдал клаустрофобией и поездки в лифте всегда вызывали у него страх, ощутимый да¬же во сне. Свой сон он истолковал следующим обра¬зом: раньше ему непременно нужно было доказывать свою правоту и вообще чувствовать свое превосход¬ство, то есть находиться наверху и быть умнее всех; теперь же ничего подобного ему не требуется, он не испытывает никакого дискомфорта, находясь на рав¬ных с окружающими, и вполне может пройтись пеш¬ком.
Ганс был до глубины души поражен, когда ему позд-нее приснилось, будто он стремительно поднимает¬ся в лифте наверх, не испытывая ни малейших при¬знаков страха. Более того, он получил от этой поезд¬ки удовольствие. Наверху он вышел и увидел, что он находится на плоскогорье, где расположен город, на улицах которого кипит жизнь. На площади был устро¬ен рынок, где продавали самые разные товары, в шко¬ле дети занимались балетом, и Гансу даже позволи¬ли присоединиться к ним (оказывается, он с детства мечтал об этом). Он непринужденно вступал в разго¬вор с самыми разными людьми и чувствовал себя с ними весьма комфортно. Курс психотерапии позволил Гансу выявить свои истинные потребности. Он хотел, чтобы его любили таким, какой он есть, и не требова¬ли большего. Естественно, сам он тоже хотел любить. А достижения его больше не волновали.
Под впечатлением сна, отразившего, разумеется, сокровенные желания, а не реальные события, счаст-ливый Ганс заявил: «Раньше в моих снах я чувство¬вал себя бесконечно одиноким. Как самый старший, я опережал в своем развитии братьев и сестер, по интеллектуальному уровню был на порядок выше ро-дителей и потому домашним были чужды мои духов¬ные интересы. С одной стороны, я должен был де-монстрировать свои обширные знания, чтобы окружа-ющие принимали меня всерьез. Но с другой сторо¬ны, я был вынужден тщательно скрывать их, чтобы не дать родителям повод сказать: „Учеба тебе явно не на пользу пошла, ты, видать, совсем свихнулся. Счита¬ешь себя лучше других, так как имеешь возможность учиться? Да если бы мать не жертвовала всем, а отец не трудился бы, не покладая рук, тебе пришлось бы забыть об этом“. Такие разговоры вызывали у меня чувство вины, и потому я был вынужден скрывать то, что я не такой, как все, скрывать свое Я. Так я изме¬нял самому себе».
Итак, Ганс искал свою башню, преодолевал препят-ствия (долгий и трудный путь через болото, проблемы с входным билетом, страх и т. д.). Но, достигнув же¬ланной цели, он чувствовал себя одиноким и покину¬тым.
Нет ничего необычного в противоречивом поведе¬нии родителей, не скрывающих недовольства своим ребенком, видящих в нем соперника и одновременно побуждающих его добиваться все более высоких ре-зультатов и откровенно гордящихся им. Вот потому-то Гансу все время снилась смотровая башня, до кото¬рой так нелегко добраться. В конце концов постоян¬ное предъявление требований к самому себе вызвало у Ганса взрыв гнева, он пережил настоящий стресс, и башня вдруг перестала ему сниться. Отныне он мог уже не стремиться к величию и не смотреть на все сверху вниз. Гораздо привлекательнее ему казалась обыденная жизнь в «любимом городе» (символизиро-вавшем его подлинное Я).
Только теперь Ганс понял, что презрение к окружа-ющим воздвигло стену между ним и обществом и од-новременно не позволило ему вести себя естествен¬но и непринужденно. Ведь, в сущности, Ганс был в ка¬ком-то смысле робким, неуверенным в себе челове¬ком.
Чувство скорби, возникшее от переживания своего прошлого, постепенно вытесняет из души презрение, ибо оно помогало лишь игнорировать прошлое. Ста-новится ясно, что лучше обвинить себя в том, что те¬бя не понимают, чем презирать других. В этом случае можно хоть попытаться что-либо объяснить другим, создавая тем самым хотя бы иллюзию взаимопонима-ния. (Человек начинает использовать соответствую¬щие способы для достижения взаимопонимания («Ес¬ли я правильно выразился…») и т. д.)
Но без напряженной работы души родители часто не могут понять ребенка, поскольку синдром вытесне¬ния переживаний собственного детства мог сделать их невосприимчивыми к потребностям детей. Даже родители, сознательно стремящиеся к тому, чтобы по-нять детей, далеко не всегда понимают их. Но они, по крайней мере, не препятствуют тому, что их дети переживают естественные чувства, и ребенку не нуж¬но прятаться от горькой правды за демонстративным презрением, что, к сожалению, происходит довольно часто.
Национализм, ксенофобия, фашизм, в сущности, есть не что иное, как идеологическая легитимация бегства от себя самого, от мучительных, вытеснен¬ных в бессознательное воспоминаний о презритель¬ном отношении родителей к ребенку, которое приво¬дит впоследствии к точно такому же отношению к лю¬дям. Именно скрытое насилие над ребенком оборачи¬вается созданием молодежных банд и радикальных группировок, но ни сами жертвы родительского наси¬лия, ни общество в целом не в состоянии понять, по¬чему подобные группы образуются.

Избавление от презрения
Сексуальные извращения, невроз навязчивых со-стояний и прикрытие своих комплексов с помощью идеологии – отнюдь не все виды неоконченной тра¬гедии презираемого ребенка, проявляющейся в пора¬жающем воображение многообразии форм и нюан¬сов. Неприятие родителями сущности своего ребенка вызывает у него горькое разочарование, выражающе¬еся в том, что ребенок начинает так же относиться к другим людям.
Однако конкретные формы этого отношения очень индивидуальны. Есть люди, которые никогда ни о ком дурного слова не сказали и всегда кажутся честными и благородными, но которые в то же время отчетливо дают понять любому другому человеку, что он глуп, смешон, бесцеремонен и вообще слишком зауряден по сравнению с ними. Они не осознают, что излуча¬ют такую «ауру». Таким образом, они машинально во-влекают посторонних в атмосферу своего родитель-ского дома. Их детям особенно сложно вплоть до про-хождения курса психотерапии выдвинуть конкретные обвинения против своих родителей.
Есть также люди, которые всегда приветливы с окружающими, однако держатся довольно надменно. В их присутствии чувствуешь себя песчинкой на ветру. Создается ощущение, что весь смысл их существова¬ния сводится к вынесению непререкаемых суждений на любую тему. Все остальные люди годятся только на роль восхищенных слушателей, сознающих в ду¬ше собственное ничтожество. Рядом с ними никто не вправе выражать свое мнение. Мнимое величие они унаследовали от родителей, с которыми в детстве не могли соперничать. Повзрослев, они неосознанно та¬ким же образом строят свои отношения с окружающи¬ми.
Люди, превосходившие в детстве по своему интел-лектуальному потенциалу родителей, ведут себя по-другому. Их родители, правда, восхищались своими одаренными детьми, но, чувствуя их превосходство, как правило, предоставляли сыновьям и дочерям са¬мим решать свои проблемы. В этих людях изначаль¬но чувствуется значительный потенциал, однако они часто не в состоянии понять, почему другие не могут справиться со своими проблемами. Где же их интел-лект? Они не замечают чужих забот точно так же, как в свое время родители, сознававшие свою слабость, не замечали их проблем.
Отсюда появление в аудиториях профессоров, спо-собных выражаться коротко и ясно, но почему-то предпочитающих говорить настолько сложно и непо-нятно, что студентам для усвоения учебного мате¬риала приходится, тщательно скрывая раздражение, изрядно напрягать свой ум. Возможно, студент при этом испытывает те же чувства, которые испытыва¬ли его преподаватели раньше. Однако проявлять эти чувства будущему профессору не позволяли родите¬ли. Начав преподавать, эти студенты получат возмож¬ность передать свои знания молодому поколению та¬ким же образом. И при этом будут уверены, что дела¬ют нечто хорошее, ведь приобретение знаний стоило им такого труда!
Целительное воздействие на психику пациента ока-жется гораздо более ярко выраженным, если чело¬век воспримет деструктивное поведение своих роди¬телей с помощью наглядного отрицательного приме¬ра. Но, повторяю, одним лишь интеллектом здесь не обойтись. Необходимо найти доступ в собственный внутренний мир и дать выход эмоциям, сокрытым в сфере бессознательного.
Помочь пациенту эмоционально воспринять свою жизненную историю и осмыслить ее, чтобы обрести новые жизненные силы – вот основная цель психоте-рапии.
Нужно предоставить самому человеку право ре¬шать, хочет ли он вести упорядоченный образ жизни и ежедневно ходить на работу или нет, хочет ли он жить один или с кем-нибудь, хочет ли он вступить в поли-тическую партию. Здесь играют важную роль его жиз-ненный опыт, мысли и чувства. В обязанности психо-терапевтов не входит «придавать пациенту социаль¬ный статус» и вообще воспитывать его (а уж тем бо¬лее прививать политические взгляды, так как любое воспитание – это навязывание определенной систе¬мы координат) или «находить для него друзей». По¬вторяю, это сугубо личное дело пациента.
Но если человек сумел извлечь из бессознатель¬ной сферы пережитые в прошлом чувства, если он не только умом, но и сердцем понял, как им в дет¬стве манипулировали, какой вред ему этим нанесли и какое жгучее желание отомстить поселили в его душе, значит он быстрее, чем ожидается, избавит¬ся от потребности проделывать то же самое с други¬ми людьми и приобретет большую способность пони¬мать суть манипулирования. Повторно испытав дет¬ское чувство беспомощности и полной зависимости от других, он может, сохраняя внутреннюю независи¬мость, примкнуть к любому общественному объеди¬нению. Осознав, что не следовало в свое время вос¬принимать каждое слово матери и отца как истину в последней инстанции, пациент уже в гораздо мень¬шей степени будет склонен чрезмерно идеализиро¬вать как отдельных людей, так и те или иные социаль¬ные системы. Не исключено, что он еще раз окажется по-детски наивным и восхитится в действительности крайне неудачной лекцией или плохой книгой, но вме¬сте с тем он непременно еще раз почувствует, что за таким его ощущением не может не скрываться душев¬ная пустота или даже настоящая человеческая траге¬дия. Потрясенного трагизмом своих детских впечатле¬ний человека нельзя больше увлечь словами, как бы красивы они ни были: переживания возвысили его в собственных глазах. В конце концов, сознательно вы¬страдавший понимание своей трагической судьбы че¬ловек гораздо более ясно и быстро почувствует стра¬дания других, даже если они тщательно их скрывают. Он не станет издеваться над чужими чувствами, ка¬кими бы они ни были, так как со всей серьезностью относится к собственным ощущениям. Он разомкнет заколдованный круг, перестав преодолевать свою за¬комплексованность посредством презрения к окружа¬ющим.
Сознательное выстраивание клинической картины собственного невротического заболевания самим па-циентом благотворно сказывается не только на струк-туре его личности и семейных отношениях, но и, как ни странно, на общей политической атмосфере в стране. Люди, сумевшие благодаря психотерапии по-новому взглянуть на свое прошлое, научившиеся по¬нимать свои чувства и находить их подлинные причи¬ны, больше не испытывают навязчивого желания сры¬вать гнев на ни в чем не повинном окружении с целью избавить от упреков истинных виновников. Они гото¬вы ненавидеть то, что по-настоящему достойно нена¬висти, и любить то, что по-настоящему достойно люб¬ви. Они способны трезво посмотреть на реальное по¬ложение дел, так как уже больше не являются «по¬раженными слепотой» измученными детьми, снимаю¬щими вину с родителей и потому обвиняющими дру¬гих.
Будущее демократии зависит именно от конкретно¬го поступка конкретного человека. Бесполезно апел-лировать к разуму, равно как и стремиться пробу¬дить любовь, если на пути к пониманию собственных чувств стоят труднопреодолимые препятствия. Нена¬висть нельзя победить никакими доводами, требует¬ся понять ее исходную причину и найти соответствую¬щие психологические инструменты для борьбы с ней.
Сильные эмоциональные переживания вызывают катарсис не только потому, что измученный организм требует «разрядки» эмоций, оставшихся с детства в бессознательном. Самое главное, что такие пережи-вания избавляют нас от иллюзий, а зачастую и окон-чательно исцеляют от неврозов. Поэтому они укреп¬ляют душу, способствуя развитию в ней созидатель¬ных тенденций. Гнев постепенно проходит, если его вспышка воспринималась как вполне оправданная. Однако он пройдет не навсегда, ибо причин для новых приступов гнева в нашем мире более чем достаточно.
Можно сколько угодно гневаться на невиновного и ненавидеть его: душу это нисколько не успокоит. Та¬кая ненависть может только окончательно запутать человека, увести его в мир иллюзий. Она по приро¬де своей разрушительна, ибо истоки ее – в искажении жизненной истории, приводящем к тому, что весь ор-ганизм остается пронизанным неосознанными воспо-минаниями о давнем насилии. Они отравляют душу и умерщвляют память, могут лишить способности к яр¬ким душевным переживаниям и даже разума. Здание, построенное на самообмане, рано или поздно рухнет, похоронив под обломками жизнь если не его строи¬теля, то его детей. Смутное ощущение присутствия в их жизни такого фактора, как родительская ложь, и невозможность распознать ее рано или поздно разру-шат структуру их личности. Им придется сполна за-платить за уход родителей от четких ответов на труд-ные вопросы.
Человек, не обманывающий себя относительно своих истинных чувств, не нуждается в их идеологиче¬ском обрамлении и хотя бы уже потому не опасен для общества. Получившие в наши дни широкое распро-странение разнообразные теории, направленные на разжигание национальной вражды, со всей очевидно-стью свидетельствуют, что речь идет о заблуждениях, истинные мотивы которых коренятся в вытесненных в область бессознательного чувствах и воспоминани¬ях. Стоит ли говорить, что бессмысленно искать в них хоть какие-нибудь разумные начала.
Ненависть к жизни и страсть к разрушению – вот что делает националистов во всем мире настолько похо-жими друг на друга, что создается ощущение, будто все они носят одинаковую форму. У этих деструктив¬ных концепций один источник – эмоциональный опыт, основанный на перенесенных в детстве страданиях, которые или не сохранились в памяти, или до поры до времени не воспринимаются сознательно. Да, впро¬чем, и саму возможность таких страданий общество еще недавно полностью отрицало. Теперь мы не мо¬жем позволить себе ничего подобного, так как скры¬тая в деструктивном поведении родителей социаль¬ная угроза может превратиться в лавину, которая сме¬тет все на своем пути. Готовность людей познать под¬линную историю своей жизни вызывает у окружающих желание поступить аналогичным образом. Их пробу¬дившееся сознание со временем позволит высветить многие неизвестные сейчас общественности темные стороны современной политической жизни.

Послесловие

После выхода книги «Драма одаренного ребенка» прошло шестнадцать лет. За эти годы многое изме-нилось в области психотерапии. Были пересмотрены многие устаревшие теоретические установки, появи¬лись новые методы, частично представляющие собой опасность для психического здоровья пациента. Ни-какая, пусть даже талантливо написанная и вызываю-щая у читателя душевное волнение книга не способна заменить хорошего психотерапевта. Однако она мо¬жет при известных обстоятельствах убедить читате¬лей в необходимости пройти курс психотерапии, так как помогает осознать наши подавленные или вытес¬ненные в сферу бессознательного эмоции. Чтение хо¬рошей книги иногда даже может положить начало про¬цессу выздоровления. Эту функцию моя книга, види¬мо, продолжает выполнять и в наши дни.
Книга «Драма одаренного ребенка» – первая из це-лого ряда попыток убедить психотерапевтов в необ-ходимости учитывать значение эмоций для человека. Широкий резонанс подтвердил заинтересованность читателей в дальнейшем изучении поставленной в книге проблемы. Этому способствовал накопленный в обществе солидный багаж знаний относительно по-следствий причиненных ребенку душевных травм и их вытеснения в бессознательное. Здесь огромную роль сыграли средства массовой информации и са¬ми психотерапевты. Новые перспективы открывает нам такая сравнительно недавно возникшая научная дисциплина, как нейробиология, специализирующая¬ся на исследовании человеческого мозга. Так, Анто-нио Дамасио – автор изданной в 1995 году в Мюнхе¬не книги «Ошибка Декарта. Чувства, мысли и чело¬веческий мозг» – на основании многочисленных на¬блюдений и экспериментов приходит к выводу о том, что люди, лишившиеся мозгового центра управления эмоциями вследствие несчастных случаев или хирур¬гических вмешательств (например, при удалении опу¬холи), не только не испытывают эмоции, но и не в состоянии принимать разумные решения и хоть как-то устроить свою жизнь. При этом остальные участки их мозга могут функционировать вполне нормально, что подтверждается соответствующими психологиче¬скими тестами, выявляющими дефект лишь в сфере чувств и поступков. Совершенно очевидно, что без эмоций у человека не может быть нормальной жизни.
Этот вывод очень важен для понимания послед¬ствий душевных травм, полученных ребенком. Что же, с точки зрения нейробиологии, произошло с детьми, чьи судьбы описаны в моей книге? Что, ес¬ли участок головного мозга, позволяющий нам забо¬титься о себе и других, оказался у них в зачаточном состоянии? Анализ клинической истории пациентов и приведенные мной примеры подтверждают данную гипотезу. Но для ее неопровержимого доказательства еще требуются обширные исследования. Они помо¬гут нам понять, почему люди, подвергшиеся в детстве унижениям, так и не познавшие родительской ласки и вынужденные подавлять свои эмоции, впоследствии оказались такими беззащитными, и почему многие из них, причем именно те, кто отнюдь не обделен интел¬лектом, ведут себя иррационально и деструктивно.
Но в отличие от людей, мозг которых из-за несчаст-ных случаев или хирургических операций понес невосполнимую потерю, жертвы пережитых в детстве душевных травм в зрелом возрасте могут вернуть себе способность к эмоциональным переживаниям. В результате многолетних исследований поведения заключенных, отбывавших наказание в Лортонской тюрьме (штат Вирджиния), выяснилось, что рециди¬вы среди осужденных за тяжкие преступления, кото¬рым позволяли в дневное время держать в камерах маленьких животных, составляют всего 20%. У пра-вонарушителей, лишенных «эмоциональной разряд¬ки», этот показатель находится на уровне 807о. Дан¬ный пример свидетельствует о том, что присутствие рядом живых существ может пробудить добрые чув¬ства даже у людей, которых в детские годы тем или иным способом заставили забыть об эмоциональных переживаниях, у людей, искалечивших свою жизнь и жизни других людей. Благоприобретенный опыт по¬буждает их не подавлять в себе потребность в любви, а присутствие в жизни любящего существа, пусть да¬же маленького зверька, вызывает даже нечто вроде уважения к себе.
Человека постепенно перестает мучить душевная боль, так как ему предоставляется возможность всту-пить в тесный контакт со своими сегодняшними чув-ствами и потребностями. Традиционная психология в целом еще совсем недавно недооценивала значение эмоций. Теперь же они стали предметом множества научных исследований.
В будущем было бы желательно научить детей се-рьезно относиться к своим чувствам, понимать и раз-личать их. Как только такая форма «воспитания» по-лучит общественное признание, родители, воспита¬тели детских садов и учителя смогут оказать детям необходимую помощь. Повышению уровня знаний пе-дагогов в этой области способствуют данные иссле-дований, проведенных в последнее время нейробио-логами.
Когда в конце семидесятых годов я подвергла рез¬кой критике одностороннюю ориентацию на психоана¬лиз, в Европе, в отличие от США, еще очень мало зна¬ли о новейших приемах, применяемых психотерапев¬тами для выявления сокровенных чувств и влечений. Но со временем они получили широкое распростра¬нение и в европейских странах. Достаточно назвать телесно ориентированную психотерапию, биоэнерге¬тику, гешталь-ттерапию, первичную терапию и фоку-синг.
Хотя появление в сфере сознательного прежних чувств и намерений приносит кое-кому облегчение, снимая внутреннее напряжение и в значительной сте-пени разрешая невротический конфликт, у многих па-циентов это одновременно вызывает зависимость от боли, сходную с алкогольной или наркотической за-висимостью: душевная боль становится своего рода наркотиком. Тогда пациент может попасть в еще боль-шую зависимость от психотерапевта, обещавшего из-бавить его от страданий.
Еще несколько лет тому назад вставал вопрос, как помочь людям проникнуть к собственным пережива-ниям, вытесненным в бессознательное. Теперь уже разработан целый арсенал методов их «пробужде¬ния» и выведения в сознание. Но далеко не все эти методы полностью безопасны. Так, например, непре¬менным условием сеанса первичной терапии явля¬ется проведение его в затемненном помещении, что может привести к психотерапевтической регрессии: возникновению чувства беспомощности у пациента в сочетании с бездумной идеализацией им психоте-рапевта. Любые формы психотерапевтического лече-ния, особенно выведение из бессознательного дет¬ских душевных травм, предполагают искренность и честность психотерапевта и его умение осторожно подводить человека к «подвергшимся цензуре», мыс-лям и чувствам. Все это позволяет пациенту исполь-зовать весь свой потенциал для перевода своего неосознанного психического феномена в осознанный путем переживания болезненных чувств горечи и пе-чали. Важно, чтобы пациент не оказался при этом в состоянии зависимости от психотерапевта, ибо она может превратить его в объект самого бессовестного манипулирования. К сожалению, широкое примене¬ние в некоторых психотерапевтических центрах изощ¬ренных приемов манипулирования сознанием делает их похожими на пресловутые тоталитарные секты.
Но, к счастью, наблюдаются также и позитивные тенденции. Использование новейших способов пси-хотерапевтического воздействия в неблаговидных це-лях отнюдь не повод для их запрета. Нужно помнить, что их умелое и осторожное применение в сочетании с честностью намерений психотерапевтов уже значи-тельно повысили эффективность психотерапевтиче¬ского лечения (хотя, впрочем, не надо забывать, что все относительно).
Накопленный психоаналитиками опыт изучения та¬ких явлений, как перенос и контрперенос, также мо¬жет оказаться весьма плодотворным. Хотелось бы на-деяться, что психотерапевты – представители разных школ – объединятся в борьбе с теми, кто употребляет психотерапию во зло пациенту, стремится к установ-лению зависимости пациента от психотерапевта. Ста-новится все более очевидным, что применительно к детскому возрасту психотерапевты все более ответ-ственно относятся к теории Фрейда. На смену упро-щенно-однобокому толкованию приходит более диф-ференцированная и сбалансированная ее оценка.
Мне хотелось бы сказать еще вот что: я долго иска¬ла способы, чтобы рассмотреть сквозь призму психо-терапии каждый из эпизодов моего детства, пока, на-конец, не поняла, что эта цель недостижима. Новые перспективы открылись мне лишь после того, когда я поняла, что осознать все бессознательные пережива¬ния своего детства просто невозможно.